В тот день они успели еще много чего: подобрали Анне очень необычное пальто и сапоги, а также шапку, смешную и стильную. Сама Анна на такую даже не посмотрела бы, но у Веры был особенный взгляд, и нужные вещи будто сами шли к ней в руки.
У знакомой Вериной парикмахерши Светочки они проторчали часа два с половиной, и Анна уже готова была на стенку лезть от Светочкиного щебетания – подробного пересказа в красках, жестах и лицах трех ее последних ссор с мужем, видимо, именно столько их произошло с момента их последней с Верой встречи. Анна подумала, что по Светочке, наверное, до сих пор плачет театральное училище или даже весь российский кинематограф. Но когда увидела вместо унылой барышни с понуро висящими волосами неопределенного цвета совсем другую яркую девушку в зеркале с интересным каре цвета темной меди, то решила, что, пожалуй, пусть Светочка остается в парикмахершах, кинематограф как-нибудь перебьется.
В обновках, с потрясающей прической, на ночном суетливом Московском вокзале Анна ощущала себя золушкой, сбежавшей с торжественного бала. Она невольно улыбнулась, когда вокзальные часы перевалили нулевой рубеж. Пальто, сапоги, прическа – все осталось на своих местах. «Видимо, у меня другая сказка», – подумала она, уверенно шагая к вагону.
Забравшись на полку, вставив наушники в уши, чтобы заглушить навязчиво звучащее радио с мучительно попсовым репертуаром, Анна расслабила уставшие от питерских дорог ноги и попыталась еще раз вспомнить этот такой долгий, но такой прекрасный день в живописно-сером городе мостов и дождей, где живет ее такая яркая и грустная подруга. Перед ее глазами раз за разом всплывали горькие слова «Ты – мой герой» и семейная фотография в уютнейшей, не похожей ни на одну другую, Вериной квартире. Красивая женщина с такими знакомыми ясными глазами, мужчина: смешно торчащий ежик и очки, но улыбка убивает наповал. Точно так же улыбается задорная девчонка лет десяти со смешными белокурыми хвостиками, и хохочет маленький мальчик, крепко прижимающий к себе немного потасканного зайца с надорванным ухом.
Как, наверное, ей все-таки было страшно в один миг потерять тогда весь этот мир. «Лучше не иметь, чем потерять», – пронеслось в Анниной голове. «Опять за свое, – оборвала сама себя. – Лучше иметь, ценить, жить. Потому что не жить вообще, как я многие годы, – вот что по-настоящему страшно».
* * *
Ночь выдалась холодная: казалось, что выпавшая за ночь роса пропитала все изнутри морской влагой. Такая ночь говорила о том, что скоро осень, а за ней и зима, пора думать о надежном жилье либо трогаться дальше.
Они проснулись еще до рассвета. Не хотелось упустить хоть малейшую возможность увидеть восход снова. Себастьяна больше всего завораживало солнце, меняющее цвет всего вокруг, а Ганса влекла манящая линия горизонта.
В этот раз он был почти уверен: там, вдалеке, у самой кромки, разделяющей землю и небо, что-то возвышается над линией моря. И что это еще могло быть, как не другая земля?
– Видишь, вон там, справа, – показывал он Себастьяну, нетерпеливо тыча пальцем в рассвет.
– Не вижу, мне кажется, что это просто тучи, я не уверен.
– Да нет же, это точно какие-то горы вдали. Другие горы. Понимаешь? Я думаю, что нам нужно строить плот. Смотри, сколько вокруг поваленных деревьев. Нам стоит их всего лишь скрепить, связать, и можно отправляться в плавание, пока не наступили осенние шторма.
– Ты уверен, что мы доплывем? А если там нет никакой земли? Мы окажемся на плоту в открытом море и погибнем.
– Мы придумаем управление: у нас будет шест, мы выточим весла, а еще можем сделать что-то вроде паруса, о котором рассказывал твой отец. С ним, правда, надо будет научиться управляться, но попробовать-то можно. Если нам не удастся доплыть до той земли, вернемся назад, не будем терять из виду наш остров. Гора нам поможет, и мы всегда сможем вернуться.
До того момента, пока Ганс не увидел линию горизонта, он мог радоваться тому, что вырвался из каменного плена Города, мог жить в сосновом лесу или на прекрасном, тихом песчаном берегу. Теперь же каждый вечер, когда он ложился спать у медленно затухающего костра, что-то внутри него екало: «Вдруг эти потрясающие рассветы – всего лишь сны, и завтра все снова будет покрыто туманом и никакого бескрайнего горизонта?..» Он как будто боялся, что остров когда-нибудь вновь отнимет у него возможность видеть хотя бы кусочек чистого неба, солнце, а главное – перспективу.
Каждый раз после завершения небесного представления Себастьян становился мрачен: его угнетало, что «пророческие» птицы каждую ночь разоряли их съестные запасы, как бы хорошо тот их ни прятал.
К тому же его влекло солнце, но идея отправиться в плавание его пугала. Возможно, он, родившийся и выросший на острове, где-то в глубине души не очень верил в существование других земель.
Строительство плота продвигалось быстро. Лес предоставлял любой нужный материал для отважных мореплавателей.
Через несколько дней плот был закончен, осталось только дождаться утра. Они сидели у вечернего костра: Ганс – в предвкушении будущего путешествия, а Себастьян – в сомнениях.
– Я не должен плыть с тобой, Ганс, мне нельзя уплывать с острова, я там погибну.
– Брось, ты просто впитал в себя все эти сказки и боишься всего нового. Вспомни, как ты сам уговаривал меня: нельзя останавливаться, пока не достигнешь своей мечты.
На рассвете, погрузив на плот запасы еды, воды и всю оставшуюся одежду, часть которой пошла на символический парус, – управлять им Ганс учился несколько часов, курсируя возле берега, они отплыли от острова. Море было холодным, но спокойным. Ганс рассчитывал, что до земли, видимой на горизонте, они смогут доплыть до наступления темноты. Но через несколько часов он понял: что-то в его расчетах было не так. Их туманный остров постепенно отдалялся, хотя еще хорошо была видна Гора, а то, что он видел на горизонте, почти никак не приближалось. Он боялся делиться своими сомнениями с Себастьяном, не желая вновь возбуждать в нем тревогу, хотя тот был обреченно спокоен.
В какой-то момент Ганс с изумлением заметил, что море, по которому они плывут, совершенно синее! Потрясающий синий цвет! Себастьян, не поверив своим глазам, стал зачерпывать рукой воду, но та была прозрачной, как всегда. Синее! Куда ни посмотри – огромное синее море. Они подняли глаза к небу и увидели, что и небо синее! Над их головами не было никакого тумана, лишь голубизна: непостижимая и необъятная! А еще – солнце, ставшее почти белым и таким ярким, что на него совсем невозможно было смотреть. Невероятно! Себастьян не мог себе представить, что небо и море могут быть такими огромными, такими бесконечными и такими цветными! Он впервые понял своего отца: если бы он видел такое раньше, он бы тоже стал рисовать. Такое небо невозможно не изображать, хотя и нарисовать такую красоту – отобразить ее на холсте во всем великолепии – тоже почти невыполнимая задача.
– Почему возле нашего острова море такое серое, всегда серое, а здесь – такое необыкновенное, как ты думаешь? – Себастьян улыбался так, как могут улыбаться только дети: открыто, изумляясь и радуясь миру, как будто он был сотворен таким прекрасным исключительно для них.