Меня эти разговоры приводили в ужас.
– Свет! Ну ты совсем ошалела! Слесарь из ЖЭКа! Нет, я не сноб, конечно, но… Это как-то совсем… дико.
Перед глазами вставал слесарь Витек – мелкий, кривоногий, с длинными, до колен, руками макаки. От него вечно разило сивухой и потом. Господи… Секс с Витьком… Нет, лучше бессрочная каторга или смерть.
А Светка жила, казалось, безбедно и беззаботно – череда любовников, путешествия по странам и континентам, бесконечный шопинг и прочие увеселения. Казалось, жизнью своей она довольна вполне.
Правда, однажды, к огромному моему удивлению, надо сказать, чуть подвыпившая Светка принялась бурно и страстно рыдать.
– Жизнь, Таня, не удалась! Просрала я ее, эту жизнь! Замуж не вышла, ребенка не родила – одна как перст. А что дальше? Мужики – дерьмо куриное! Помет, а не мужики! В общем, я, как та стрекоза, лето красное пропела, оглянуться не успела – и все, трындец! Жизни нет! Нет жизни, понимаешь? Есть одна бестолковая суета и… – Светка махнула рукой. – Приукрашиваю ее, свою жизнь, как покойника перед похоронами дешевыми румянами. Такие, подруга, дела…
– Светка! А ты – роди! Вот и будет у тебя жизненный смысл! – посоветовала я, не зная, чем утешить подругу.
– Да ладно тебе! – усмехнулась Светка. – От кого рожать, не скажешь? От Витьки-слесаря, если одолжишь?
И мы заржали. Смех сквозь слезы… Эх, жизнь…
А Богомолов позвонил назавтра – я совсем не ждала, честное слово! Предложил погулять. Просто погулять по улицам.
– Погода хорошая, а? Да и не гулял я по Москве лет сто. Или двести, – поправился он.
Поехали на Ленинские горы. Была середина сентября, теплая, солнечная от желтых и оранжевых листьев. Сели на лавочке и просто молчали. И было хорошо просто молчать. Я совсем перестала его стесняться – очень быстро стало легко и просто. Потом ели шашлык в какой-то стоячке, пили красное вино и говорили о пустяках. Я быстро опьянела, и он взял меня за руку. Я глупо хихикнула и шмыгнула носом.
Он рассмеялся:
– А ты совсем девочка, Таня! Совсем девчонка, несмотря на твои семьдесят пять!
И мы рассмеялись, и потом еще много смеялись, без причин, просто оттого, что было хорошо.
У меня устали ноги, и мы присели, чтобы отдохнуть. Неожиданно Богомолов снял с меня туфли, я прилегла на скамейку, положила голову ему на колени. И вот чудеса – сразу уснула! Наверное, от усталости и красного полусладкого – вот чудеса!
А вот когда проснулась… Тут меня накрыло! Конкретно накрыло, как сказал бы любимый сынок.
Вскочила, стала одергивать юбку, приглаживать волосы.
– Господи, прости, ради бога! Стыд-то какой! Чтобы вот так, посреди улицы, почти в центре Москвы… Разлеглась и уснула!
А он заливался.
– Ох, Таня! Ну, ты даешь! – И грустно добавил: – Смешная… Какая же ты смешная, Таня!
С этого дня все и закрутилось. Он был странный, этот Богомолов, наглый, циничный, но умный – этого у него не отнять. Край всегда чувствовал тонко. И все же сомнения в том, что он меня любит, у меня были всегда. Потом поняла – да, любит! Как мог, так и любил – такой человек. Не плохой, не хороший – такой. И еще относительно честный – никогда не говорил, что жить без меня не может, никогда не клялся в вечной любви. Никогда не умилялся моему сыну, говорил с ним коротко и по делу: «Митька, привет! Как дела?» Я видела, что парень очень хочет понравиться Богомолову. Очень! Заговаривал с ним, пытался заигрывать. Хвастался чем-то детским, смешным. Но Богомолов смотрел сквозь него. Нет, не отгонял, не отмахивался – просто смотрел насквозь. И глаза были при этом равнодушные и холодные.
«А что ты хотела? – кипятилась Светка. – Чтобы он его по-лю-бил? Чтоб души в нем не чаял? Чтоб скучал и рвался к нему?» Да, хотела бы. А что тут такого необычного? Мало примеров?
Но Светка была, конечно, права. Ждать любви было немного смешно. Богомолов и свою-то родную дочь не особенно как-то… Нет, заезжал к ней, конечно. Давал денег. Устроил в хорошую школу. Но – я чувствовала – равнодушен. Как-то обронил, что девочка, увы, в мать – маленькая, а расчетливая – всегда смотрит на руки: что принес, куда пойдем. Одним словом, не рвался он к ней и сердце не рвал. А что же говорить про чужого ребенка?
Однажды он спросил, где Митькин родной папа, «биологический, как сейчас говорят?».
Я отмахнулась – всю правду ему знать не положено. А мне – лучше не вспоминать. Вспоминать не хотелось, что правда, то правда. И не потому, что его отец был подонком. Нет. Ни подонком, ни мерзавцем – как называла его мама – он не был. Я не раз представляла его реакцию на новость о том, что у него есть сын. Но он не узнал. Ладно, бог с ним – что о нем говорить? Чести много.
Пожалуй, единственное, что Богомолов сильно любил, это свою работу – пахал до остервенения, до сбитых костяшек. И еще любил свою мать – очень любил. Жизнь ее так обустроил, что брали завидки, мою маму – точно. Теплая дача с удобствами, компаньонка, садовник. Сам наезжал непременно – фрукты и вкусности всякие. На лучшие курорты маман отправлял, не скупился. Говорил – жизнь она прожила тяжелую, пусть хоть на старости лет…
Мама за это Богомолова уважала: «Такой сын, такой человек!» Конечно, мечтала о нем как о зяте.
Сыном он был, безусловно, хорошим – и спорить смешно. А вот человеком – вопрос. Да нет, безусловно, человеком он был неплохим – друзьям, например, которые с самой юности, со школьной скамьи, помогал чем мог. Но однажды друг его школьный и самый близкий остался без работы. Семья, двое детей. Ипотека, кредит за машину – в общем, ситуация наипаршивейшая.
А что Богомолов? Да, денег отвез пару раз – я свидетель. Знакомого водителя с продуктами засылал. Было. А вот когда я спросила, почему он этого самого друга на работу не устроит, «хороший человек» Богомолов дернул щекой и резко ответил:
– А не хочу! Не хочу разводить благотворительность! Человек должен сам!
– Но почему? – удивилась я. – Ты ему что, не доверяешь?
Богомолов тогда почти закричал:
– При чем тут это – доверяю, не доверяю? Я не боюсь, что он украдет! Я имею право на свое мнение?
Он тогда не на шутку разозлился и быстро ушел. И, кстати, пару дней не звонил.
А Светка сказала: «Все правильно! Нефига своих протежировать! Ты что, дура?»
Выходило, что дура. Я, если честно, так ничего и не поняла. Почему не помочь, если можешь? Разве чужие – надежнее? А зачем же тогда свои?
Сложный человек Богомолов. А кто из нас простой? Вот именно. Но я его люблю.
Богомолов мало говорил о себе. Даже про профессию свою не рассказывал, отшучивался: чиновник по мелким поручениям. Это он про свои частые командировки. Я долго ничего не понимала, потом до меня дошло: ездит он, скорее всего, в горячие точки. Почему? Да потому, что однажды позвонил из военного госпиталя, проведывать запретил, сказал, что проблемы пустячные. И появился только спустя два месяца. А ночью я увидела у него на ноге толстущий, как витая веревка, шрам. Свежий, розовый.
