А пока папа плакал и через день ездил на кладбище. И еще стал часто приезжать к нам под предлогом увидеть внука.
«Правильно, остался один на всем белом свете – и вспомнил о внуке!» – это, естественно, тоже мамины слова. Мама себе не изменяла.
Почти сразу после смерти Лили от нас ушел Миша.
Просто собрал свои вещи и тихо сказал:
– Не хочу вам больше мешать. Извините.
Я видела, как у мамы дернулась губа и поползла кверху бровь. Но она его не остановила, не схватила за руку. Не крикнула вслед: «Миша, куда ты?»
Сколько лет прожили они вместе? Десять? Нет, больше! И вот так расстаться?
И я не остановила его. Хотя кто я? Падчерица. Почти чужой человек. Что я могла сделать? Помирить их? Да они и не ссорились вовсе.
Значит, Миша все понимал? Понимал, что с ним тяжко, что он не помощник? Понимал, что мама все еще любит отца? А сейчас бывший муж оказался свободен.
Господи, как же все сложно! Как все запутанно – не распутать и не разобраться. Особенно мне.
Глупая ошибка отца – его тогдашний уход. Они с мамой устали, видите ли. Наломали дров – и итог? Сколько поломанных, искореженных лет. Сколько обид и боли, сколько трагедий.
Мишин уход мама пережила довольно легко – всего-то пару дней была странной, молчала, смотрела перед собой, поглядывала на часы. А потом встрепенулась – и ожила. Сделала новую стрижку, перекрасила волосы. Купила дорогущие американские духи «Бьютифул» и новое платье.
Казалось, она освободилась не только от Миши, но и от той жизни, которая ее угнетала. И мама готовилась к жизни новой – легкой и радостной. Почувствовала свободу? Думаю, да.
Только мне было немного не по себе – по Мише, кажется, она совсем не скучала, чего не скажешь обо мне. Мы с ним перезванивались, когда мамы не было дома.
Жил он у матери и на жизнь не жаловался – правда, говорил, что скучает по Митьке. Иногда мы встречались в парке или в центре. Втроем – Миша, Митька и я.
Вот такая компания. Через год умерла Мишина мама.
Мама на похоронах не была – уехала на три дня по Золотому кольцу. С кем – загадка! Говорила, с приятельницей. Я, честно говоря, сомневалась – слишком рьяно мама готовилась к этой поездке.
На похороны я пошла одна. Миша был безутешен – все приговаривал:
– Как же так, мама? Как ты могла?
Вытирал подслеповатые глаза и беспомощно смотрел на меня:
– Как теперь жить, Таня? Как теперь жить?
А вскоре Миша объявил, что он уезжает – Питтсбургский университет предложил ему хороший контракт.
Мы попрощались.
А примерно через полгода мама стала исчезать по субботним вечерам – то кино с подругой, то лишний билетик в театр, то день рождения у сотрудницы.
Она оглядывала себя в зеркало и, явно смущаясь, прятала глаза.
Домой она приходила поздно, мы с Митькой уже спали. Сквозь сон я слышала, как у подъезда останавливается машина и громко хлопает дверца.
Чувствовала, что мама от меня что-то скрывает, но вопросов не задавала – захочет, расскажет сама. И радовалась, что настроение теперь у мамы было хорошим.
* * *
Я окончила институт и думала о работе – хорошо бы на полдня, а куда девать Митьку?
В пять лет Митька пошел в сад. Точнее, так: в сад мы пошли вместе. Я устроилась туда методистом. Работа была однообразная, но спокойная и несложная – раздражала только бесконечная писанина. А коллектив был хороший, потому что замечательной была заведующая, Инна Львовна. Сплетен она не признавала, запрещала шушукаться по углам, и в женском коллективе царили мир и покой. В тихий час начальство садилось в столовой обедать. Заведующая, медсестра с врачом, завхоз и методист – сливки общества, как шутила Инна Львовна. Обед подавала повариха Шура – бойкая, с хитрыми глазами и беззубой улыбкой.
– Шура! – вздыхала Инна Львовна. – Когда ты уже вставишь зубы? Ты же молодая и симпатичная женщина!
Шура беспечно махала рукой:
– А что вставлять-то, Львовна? Ну вставлю, и что? Мой дурак мне опять все вышибет! – И Шура, прикрывая рот рукой, заливисто смеялась.
– Так уйди от него! – заводилась Инна Львовна. – Сколько же можно терпеть?
– Как это – уйди? – возмущалась Шура. – Детей без папаши оставить? И самой – без мужика?
Все переглядывались, понимая, что разговоры эти бесполезны.
А однажды Инна Львовна взялась за меня.
– Ну, детский сад кончится, и что будешь делать? В школу за ним пойдешь?
Я кивнула:
– А что? И пойду! Что здесь плохого?
Заведующая посмотрела на меня с жалостью:
– Не понимаешь? Задушишь ты парня своей любовью! Задушишь и изуродуешь! Мужичка тебе, Таня, надо! Чтобы отвлечься от Митьки!
– Ага, я ж и говорю – замуж надо! – подхватила Шура. – Как жить без мужа?
– Можно и без мужа, – отрезала Инна Львовна, – я живу, и ничего! А вот друга сердечного иметь нужно! Для поднятия тонуса и жизненных сил! И чтобы детей своих не уродовать!
– В очередь никто не встает, – тихо ответила я.
Полсада разведенных. Полсада ждущих и надеющихся. Полсада молодых, полных сил женщин, ожидающих любви.
Я пополнила их ряды.
* * *
Как я поняла, куда по субботам исчезает мама? Да все очень просто! Просто и немного… да, некрасиво. Но так получилось.
Не ведая, что мама разговаривает по телефону, сняла параллельную трубку. И услышала нежное воркование. Ворковали двое – мама и… папа!
Мама шептала:
– На ночь невозможно, Женя! Это будет уже совсем откровенно! Да, конечно! Право имею. Да, разумеется – взрослые люди. И все-таки, ты мне поверь, лучше еще подождать! Да нет, не боюсь, – возмутилась мама, – чего мне бояться? Ну, просто рано еще, понимаешь!
Ничего себе! Мама и папа? Тайно встречаются? Это для папы мама наряжается и поливается духами?
Выходит, что тайные встречи проходят на «конспиративной» квартире у бабушки Оли? Ну и дела…
Конечно, моей радости не было предела – господи, какое счастье! И для этого надо было пройти такой долгий и сложный путь длиной почти в тринадцать лет? Путь, перерезанный двумя неудачными браками, слезами, бедой, обидами и расставанием… Бедная бабушка Оля! Если бы она могла знать, чем все окончится, и порадоваться за своих непутевых детей!
Назавтра я все выдала маме:
– Да, все знаю! Обидно, что вы все скрывали! От кого? От меня? Честное слово – этого я понять не могу! Ты чего боялась? Моего осуждения? Как два подростка, ей-богу! Как два нашкодивших тинейджера!
Мама краснела, оправдывалась и лепетала что-то невнятное.
