Львиная доля текстов «Двенадцати таблиц» посвящена частным проблемам, с акцентом на семейной жизни, конфликтах с соседями, собственности и смерти. В них отражены принятые тогда процедуры для отказа от уродливого младенца или его умерщвления (обычная для античности практика, что современные исследователи называют эвфемизмом «оставление», подразумевая оставление в экстремальных условиях), а также содержатся инструкции для оформления наследства и правильной организации похорон. Отдельные статьи запрещали женщинам царапать свои щеки в знак траура, устраивать погребальные костры слишком близко к жилому дому и захоранивать золото вместе с умершими (за исключением золотых зубов). Тема причиненного вреда – умышленного или случайного – была тоже широко представлена в таблицах. Римляне жили в мире, где приходилось беспокоиться о разросшемся соседском дереве, нависающем над твоим участком (решение: его надлежало подрезать до определенной высоты) или о буйных животных соседа (решение: компенсировать ущерб или отдать это животное). Они тревожились о ворах, врывавшихся ночью, которых следовало наказывать строже, чем дневных воров, о вандалах, уничтожавших урожай, о неосторожном использовании оружия, которое приводит к случайным жертвам. А если это все звучит слишком привычно, то напомним, что в том мире в не меньшей степени тревожились по поводу магии. Что надо делать, если враг заколдовал ваше поле или сглазил вас? Ответ на этот вопрос утерян. А жаль!
Если судить по «Двенадцати таблицам», Рим в середине V в. до н. э. был крупным поселением, достаточно сложно организованным, чтобы различать свободных жителей и рабов и разные классы среди граждан; городом вполне развитым, чтобы создать некоторые гражданские процедуры для улаживания споров и упорядочивания общественных и семейных отношений, а также чтобы разработать некоторые основные правила жизни сообщества, в частности, касающиеся захоронения мертвых. Но не более того. По крайней мере, свидетельств о большем нет. Поразительно робкие формулировки нормативов, в некоторых местах неуклюжие и путаные, ставят под вопрос рассуждения Ливия и других античных авторов, опиравшихся на якобы известные им мудреные законы и договоры того периода. Судя по сохранившимся фрагментам таблиц, практика обращения к официальному лицу отсутствует, если не считать весталок (которые, будучи жрицами, были освобождены от отцовской власти), что не свидетельствует в пользу влиятельности государственного аппарата. Более того, нет упоминаний о внешнем мире – кроме пары указаний на то, как надо применять определенные правила к hostis (что по латыни означает как «иностранец», так и «враг») и одного описанного случая, когда должника продали в рабство «в чужие земли за Тибром» в качестве последнего средства расплатиться по долгам. Вполне возможно, что этот документ был составлен исключительно «для внутреннего пользования». Как бы то ни было, речь в «Двенадцати таблицах» явно не идет о сообществе, для которого отношения с жителями вне их окрестностей, будь то неравноправные, контролирующие или дружеские, играли сколько-нибудь важную роль.
Похоже, что Рим того времени отделяла пропасть от того мира, в котором жил Цицерон, и даже от мира Барбата и Аппия Клавдия, всего-то веком позже, с их изобилием общественных институтов, дорогой, стрелой пущенной на юг до Капуи, и лихим захватом заложников в Лукании (см. цв. вклейку, илл. 5). Так что же изменилось, и когда это случилось?
Борьба сословий
Для начала посмотрим, что произошло во внутренней политической жизни. «Двенадцать таблиц» были одним из порождений так называемой «борьбы сословий» (ordines), которая, согласно римским авторам, определяла основные черты политической жизни на протяжении двух кризисных столетий, последовавших за падением монархии. Это была борьба между римскими гражданами: плебеи добивались уравнения в политических правах с элитой, патрициями, которые были не намерены делиться наследуемой властью. Во все последующие времена римляне воспринимали эти события как героическую защиту политических свобод простых граждан; влияние этой борьбы на политическое мышление, в том числе и на словарный состав языка, ощущается и в наши дни. Эпитет «плебейский» по-прежнему возникает в классовых конфликтах; в 2012 г. в Великобритании обвинения деятеля Консервативной партии в оскорблении полицейского, которого он назвал «плебом», оказалось достаточно для увольнения из состава правительства.
Как рассказывают источники по истории борьбы сословий, уже в первые годы существования Римской республики, в начале V в. до н. э., плебеи стали возражать против своего отстранения от власти и эксплуатации патрициями. Они задавались вопросом, зачем им сражаться в войнах Республики, если вся добыча оседала в домах патрициев. Как они могли считать себя полноправными гражданами, если подвергались случайному и произвольному наказанию, вплоть до продажи в рабство за долги? И по какому праву патриции относились к ним как к неполноценному сословию? Ливий записал слова некоего реформатора из плебса, сказанные не без иронии: «Почему бы вам не провести закон, запрещающий плебеям селиться рядом с патрициями, или ходить с ними по тем же улицам, или посещать те же праздники, или стоять рядом на Форуме?» Это удивительно созвучно аргументам оппонентов апартеида XX в.
В 494 г. до н. э. измученные долгами плебеи организовали первый массовый уход из города (сецессию). Совместив в сецессии мятеж и забастовку, они хотели принудить патрициев к реформам. И это сработало. Патриции были вынуждены пойти на целый ряд уступок, которые в конце концов стерли основные различия между патрициями и плебеями и существенно изменили структуру политической власти в городе. Спустя два столетия патрициям почти не оставили привилегий, разве что несколько жреческих должностей и особый вид причудливой обуви.
Первая реформа 494 г. до н. э. касалась избрания официальных представителей, народных трибунов (tribuni plebis), для защиты интересов плебеев. Затем было учреждено собрание только для плебеев. Оно было организовано наподобие центуриатных комиций по принципу представительного голосования, но в деталях отличалось кардинально. Оно не было построено на иерархии по достатку. Вместо этого выборы представителей для голосования происходили по географическому принципу, по трибам (tribus) – территориальным округам Древнего Рима (трибы не имели того этнического значения, которое имеет слово tribe – «племя»). В конце концов после очередной забастовки была проведена реформа, свидетелем которой Сципион Барбат мог быть в 287 г. до н. э. Решения трибутных собраний с тех пор должны были иметь полную обязательную силу для всех граждан. Иными словами, плебейский политический институт приобрел законодательную силу от имени и для всего народа.
Период между 494 и 287 гг. до н. э. был наполнен эмоциональной риторикой, забастовками, угрозами насилия, в это время все политические и жреческие должности последовательно становились все более доступными для плебеев, которые уже никак не могли считаться второсортными гражданами. Одной из самых значительных побед плебеи добились в 326 г. до н. э., когда удалось отменить систему продажи в рабство за долги и утвердить принцип неотъемлемой свободы римского гражданина. За сорок лет до этого, в 367 г. до н. э., произошло событие не менее важное, но имевшее более узкое политическое значение. После десятилетий упорного сопротивления и претензий патрициев, сторонников жесткого курса, заявлявших, как сообщает Ливий, что «назначение плебея консулом есть преступление против религии»,
[14] было решено открыть для плебеев одну из двух консульских позиций. А с 342 г. до н. э. было решено, что оба консула могли быть плебеями, если так сложатся выборы.
