– Великая игра, – сказал я. – Может быть, величайшая на свете. Сколько осталось добрых воспоминаний…
– Ты придешь посмотреть меня?
Я подмигнул.
– Конечно. Но не туда. Может, воспользуешься сотовым Одри и позвонишь мне в перерыве.
– У тебя же нет телефона.
Я шутливо ткнул его в бок.
– Ради тебя что-нибудь придумаю.
Мы уже повернулись и потрусили вниз, когда что-то вдруг привлекло внимание Ди. У него даже глаза полезли на лоб. Я оглянулся и увидел идущую к нам Одри. На плече у нее лежала та самая палка, с помощью которой она так ловко расправилась с пугалом. Выражение ее лица не обещало ничего хорошего. Печатая шаг, Одри подошла ко мне и, выставив палец, медленно и четко процедила сквозь зубы:
– Не смей мне указывать.
Чувствуя, что она не закончила, я ждал.
Одри подняла палку. В глазах набухли слезы. Последнее слово прозвучало чуть слышно.
– Никогда.
Высказавшись и решив, что раскроить мне череп лучше в другой раз, моя жена повернулась и зашагала прочь. Ди проводил ее взглядом и, понизив голос, спросил:
– Ты что натворил?
– Вывел ее из себя. Снова.
– Никогда ее такой не видел, – прошептал он.
Одри исчезла в окружившей нас темноте. Над ухом закружились, пища, москиты. Мы пошли вниз, и я похлопал Ди по плечу.
– Завтра утром. В то же время и на том же канале.
– Что?
– Ничего. Это до тебя было. Увидимся утром здесь, как всегда.
Я повернул к домику.
– Коуч?
Никогда раньше он так ко мне не обращался.
– Называй меня Мэтью или Мэтти.
Ди шагнул ближе, и в свете уличного фонаря его лицо перечеркнула тень. Пальцы сжали бутсы.
– Ты… ты сделал то… – Он кивнул назад. В прошлое. – То, про что говорят?
– А что?
– Просто… – Он пожал плечами.
– Ди, почему ты должен верить всему, что я скажу?
Он снова пожал плечами.
– Виновен или нет, я ничего не могу доказать.
Ди покачал головой.
– Я же не прошу доказать. Просто спрашиваю. Чтобы ты ответил мне в лицо.
– Домашнее задание ты выполнил. А что сам думаешь?
– Думаю, если ты это сделал, то получил по заслугам. И, – Ди оглянулся через плечо в том направлении, где исчезла Одри, – до сих пор получаешь. А если не сделал, то… – Он опустил голову, потом посмотрел на меня в упор. – Тогда мне очень жаль.
– Давай-ка больше смотреть на мяч, чем по сторонам. Я не знаю, сколько еще мы будем заниматься, но если мы не станем об этом говорить, то потом, когда тебя спросят о наших отношениях, ты сможешь ответить честно. Возможно, это убережет тебя от каких-то неприятностей в будущем. Ты сможешь просто повторить то, что я сказал. Договорились?
– Можно еще один вопрос?
– Конечно.
– Ты еще любишь Маму Одри?
Я удивился.
– Ты так ее называешь?
– Она сама так сказала, когда мы познакомились… – Он помолчал, словно подсчитывая что-то. – Наверно, через несколько недель после того, как ты попал в тюрьму. Она спала в одной комнате со мной, потому что мне не нравилось оставаться одному. Однажды меня что-то напугало, и я крикнул: «Мама!» Она всегда была рядом. Ей, наверно, не хотелось, чтобы я называл ее так в присутствии других сестер, поэтому она сама добавила «Одри». Теперь, когда мы не одни, я называю ее «мисс Одри» или «сестра Линн», но когда мы вдвоем… она для меня просто «Мама».
Я сложил руки на груди и посмотрел в сторону Сент-Бернара и монастыря, повернув голову так, чтобы Ди не видел моего лица. Его вопрос остался без ответа.
Не знаю почему, но Ди заговорил снова. Может быть, ему хотелось сделать приятное – и себе, и мне. Так или иначе я многое узнал и о самом Далтоне Роджерсе.
– Укладывая спать, Мама рассказывала мне на ночь всякие истории, – усмехнулся он. – О великих квотербеках. Все и не сосчитать. От одной переходила к другой. Кто с кем соперничал из чемпионата в чемпионат. У нее это получалось – заслушаешься. А мне все было мало: постоянно ее просил – мол, пожалуйста, еще. Даже не представлял, пока не повзрослел, что это все правда. И очень долго не знал, что вы двое… Наверно, классе в седьмом мы смотрели видео с одной вашей школьной игрой, и она не успела выключить, и я увидел вас обоих после игры. – Парень пожал плечами. – Прикинул одно к другому… Мама говорит, ты любишь эту игру больше жизни. Больше, чем ее.
Я кивнул.
– Да, футбола мне не хватает.
– Так почему бы не попробовать? Попытайся.
Я покачал головой.
– Дело сложное.
Он посмотрел в сторону монастыря.
– Мама уверена, что ты вот-вот соберешь вещички, что за тобой пришлют самолет, и ты улетишь куда-нибудь на просмотр. Постоянно твердит, чтобы я не надеялся зря, не думал, что ты протянешь здесь до конца лета, чтобы я брал, что можно, и не привязывался.
Это в ней говорила боль.
– Послушай, я не собираюсь никуда улетать.
Выражение невинного любопытства на его лице сменилось искренним желанием понять.
– Я вчера в Интернете посидел…
Ди бросал мне крючок. Я подождал.
– И?
– Читал старые отчеты. Смотрел видеозаписи суда.
Снова пауза. Еще одна наживка. Подыграть?
– И?
– Та женщина, мисс Кастодиа… Она выступала… убедительно.
– Ее зовут Джинджер, и присяжные согласились с ней.
– Трудно сказать, но, судя по записи, ты это сделал.
– Вот и присяжные так посчитали.
Ди покачал головой.
– Я ей не верю.
– В таком случае ты в меньшинстве.
Он посмотрел через одно плечо, потом через другое.
– Ты, может, не заметил, но я наполовину белый и наполовину черный. У меня в детстве кличка была – Орео. Я всю жизнь в меньшинстве.
Я усмехнулся. Хорошо, когда человек может посмеяться над собой, а у него это получалось легко. Такое качество предполагает уверенность в себе.
– Печально слышать.
– Я тебе это не потому говорю.
– Ладно. Тогда почему?
– Потому что ценю то, что ты для меня делаешь, и не хочу, чтобы ты думал, будто я тобой просто пользуюсь, а в душе считаю тебя больным извращенцем.
– Тогда кем ты меня считаешь?
– Думаю, ты мог быть одним из великих, и мне здорово повезло, что мы вот так встретились, что я здесь, а ты – там.
