Итак, пользуясь – незаслуженно – благами своей страны, он презирал ее. Его не беспокоил собственный паразитический образ жизни, а возмущало, что он, «молодой человек 18 лет, с дарованиями, с высокими отрешениями, с жаждою знания» вынужден прозябать «без наставника, без книг, без образованного общества, без семейных радостей, без друзей и развлечений юности, без цели в жизни… Ужасное положение!»
Этот привилегированный диссидент менее всего заботится о том, чтобы дать что-то хорошее Отечеству и народу, чтобы преодолевать трудности. О своих обязанностях перед обществом он не думал. Вновь и вновь восхищался иноземными нравами:
«В Англии, в Америке – молодой человек 18 лет, преждевременно возмужалый под закалом свободы, уже занимает значительное место среди своих сограждан. Родися он хоть в какой-нибудь Калифорнии или Орегоне – все ж у него под рукою, все подспорья цивилизации. Все пути ему открыты: наука, искусство, промышленность, торговля, земледелие и, наконец, политическая жизнь с ее славными борьбами и высокими наградами, – выбирай, что хочешь! Нет преграды. Даже самый ленивый и бездарный юноша не может не развиваться, когда кипучая деятельность целого народа беспрестанно ему кричит: вперед! Он начинает дровосеком в своей деревушке и оканчивает президентом в Вашингтоне! А я – в 18 лет едва-едва прозябал, как былинка, – кое-как пробивался из тьмы на божий свет; но и тут, едва я поднимал голову, меня ошелошивали русскою дубиною».
Тут немало несообразностей. Именно у Печерина были прекрасные возможности для любой деятельности. Ему не надо было идти из глухой деревни в Москву, как Ломоносову, служить солдатом, как Державину, или офицером, как Лермонтову. Глупа история о том, как «самый ленивый и бездарный юноша» благодаря кипучей активности народа становится президентом. Забывает он о том, как много юношей, в особенности с черным цветом кожи, трагически гибнут при «демократии» (в середине XIX века в Америке процветало рабовладение), а богатство Британии основано на порабощении и ограблении колоний.
Он зачитывается Байроном, из революционной поэзии которого черпает не идеи о подлости буржуазного общества или о мировой дисгармонии, а лишь дополнительную толику ненависти к России. Пишет:
Как сладостно отчизну ненавидеть,
И жадно ждать ее уничтоженья,
И в разрушении отчизны видеть
Всемирного десницу возрожденья!
(Это вполне согласуется с убежденностью «перестройщиков и реформаторов», разрушавших Великую Россию и самосознание народа.)
Судьба Печерина показывает, как много в нашей жизни значат идеалы и как можно не себя возвышать до них, а их приспосабливать к личным потребностям. Этот человек получил в России высшее образование, окончил Петербургский университет с отличием, два года стажировался в Германии. Вернувшись в Россию, преподавал в гимназии и университете, писал научные статьи, переводил Шиллера и античных авторов.
В одну из поездок за границу он решил не возвращаться. Четыре года скитался по Западной Европе, увлекался учениями республиканцев, социалистов, анархистов. Это не внесло успокоения в его душу, да и привык он более мечтать, чем действовать. Принял католичество, стал монахом, а затем и священником. Жил в Швейцарии, Германии, Франции, Англии, Ирландии. Прославился как проповедник.
В нем никогда не угасала жажда познания. Он изучил ряд языков, был хорощим переводчиком, интересовался естествознанием. Его можно считать одним из наиболее просвещенных, оригинальных и одаренных людей своего времени.
Скончался он в Дублине. Главный его труд – исповедь, написанная на закате дней: «Замогильные записки». Завершаются они так: «Ах, как бы мне хотелось, как бы мне хотелось оставить по себе хоть какую-нибудь память на земле русской!»
Не сбылось! Он пытался убежать от деспотичного отца, из деспотичного Отечества. Хотя более всего ему вредил затаенный, а потому и наиболее опасный деспотизм маменьки и заемных идей. Он лишился главной опоры в жизни: родимой земли, родного народа, русской культуры. Возможно, несмотря на свои шаткие убеждения и юношески-наивные мечтания о заморских странах, в глубине души он все-таки оставался русским.
Пример Печерина поучителен. Оригинальная, незаурядная личность, не лишенная дарований, – он так и не проявил себя в творчестве. А его современник Михаил Лермонтов достиг великих высот в поэзии и прозе, да и художником был хорошим, прожив сознательной жизнью всего 20 лет, тогда как Печерин – 70!
Н. А. Бугров
Бугров Николай Александрович (1837–1911) был самым влиятельным лицом в Нижнем Новгороде и всей губернии. «Миллионер, крупный торговец хлебом, владелец паровых мельниц, десятка пароходов, флотилии барж, огромных лесов». Так характеризовал его М. Горький. На примере этого купца и предпринимателя видно, что с конца XIX века в царской России власть капитала была решающей.
Президиум съезда старообрядцев с Н. А. Бугровым (в центре). Фотограф М. Дмитриев, 1904 г.
Бугров открыто поддерживал старообрядцев, «беспоповцев» и тайные сектантские скиты. По словам Горького: «Глава государственной церкви, нигилист и циник Константин Победоносцев писал… доклад царю о враждебной, антицерковной деятельности Бугрова, но это не мешало миллионеру упрямо делать свое дело. Он говорил “ты” взбалмошному губернатору Баранову, и я видел, как он в 96 году на всероссийской выставке дружески хлопал по животу Витте и, топая ногою, кричал на министра двора Воронцова».
Прочитав повесть Максима Горького «Фома Гордеев», Бугров, как сообщили автору, отозвался резко: «Это – вредный сочинитель, книжка против нашего сословия написана. Таких – в Сибирь сослать, подальше, на самый край». Повесть задела Бугрова за живое, и он пожелал встретиться с ее автором. Но Максим Горький, наслышанный не только о добрых, но и скверных делах «миллионщика», отказался от встречи.
Тем временем к писателю обратилась женщина, желавшая уехать к своему другу, заболевшему в ссылке у полярного круга. Ей требовалась крупная сумма, которой у Горького не было. После неудачных попыток занять деньги у знакомых, он вынужден был обратиться к Бугрову.
«С лица, измятого старостью, – вспоминал писатель, – на меня недоверчиво и скользко взглянули маленькие усталые глазки, веко одного из них было парализовано и отвисло, обнажая белок, расписанный красными жилками, из угла глаза, от переносицы, непрерывно текла слеза. Зрачки показались мне мутными, но вдруг в них вспыхнули зелененькие искры, осветив на секунду это мордовское лицо умильной усмешкой. И пожимая руку мою пухлой, но крепкой рукою, Бугров сказал:
– Честь городу нашему… Чайку попить не желаете ли со мною?»
За столом Бугров вел беседу основательно. Удивился, что Горький, побывав в ночлежке, смог выбиться в люди, стал писателем и смог изобразить русского купца, да еще с поучением. Узнав, зачем требуются Горькому деньги, Бугров их дал. От расписки отказался, но все-таки ее получил по настоянию Горького. Прощаясь, сказал:
