Дорога сделала крутой поворот направо. С холма, где между двух благообразных платанов торчало засохшее дерево, на суку которого, по преданию, повесился безнадежно влюбленный мельник Босси, открылся вид с дороги на типичную прованскую ферму. Такие крестьянские хозяйства широким веером окружали столицу провинции, образуя ее пищевой пояс. Живность и зелень к столу горожанина поступали с их гряд и пастбищ. Но сейчас деревенская идиллия не веселила глаз. Некрасивое длинное строение из серого камня в два этажа с узкими неодинаковыми окнами-бойницами, из одного равнодушно торчит жующая коровья голова. Жующая так уныло, будто она жует само время. Круглый зев колодца посреди двора, вознесенная к небу стрела журавля, с мятым кожаным ведром на черной веревке. Двор представлял собой слой вязкой грязи, испещренной копытами свиней и коз. Ни одной человеческой фигуры. И привкус горького несчастья в воздухе. Несчастья и безнадежности.
Ученый велел слуге опустить саквояж на землю. Открыл его, достал одну из стеклянных колб, вынул пробку, капнул пару капель на кончики пальцев и пометил зеленоватой влагой крылья горбатого, властного носа.
– Можешь оставаться здесь, если боишься.
Когда Мишель де Нотрдам вернулся под сень платана, слуги он уже не застал. Люк умчался прочь, как будто собственными глазами видел трупы с распухшими шеями и синими лицами, которые обнаружил в каменном доме его хозяин. Ученый еще раз прикоснулся лекарственными пальцами к ноздрям, закрыл саквояж и, вздохнув, взвалил его на плечо и вошел в Экс-ан-Прованс. Он был спокоен. У него были свои счеты с чумой. Восемь лет назад он потерял во время эпидемии не только жену и детей, но и веру в человеческое благородство, после того как тесть подал на него после эпидемии в суд, требуя вернуть приданое. Ученый был уверен, что эпидемия жадности вреднее для человеческого сообщества, чем эпидемия любой известной болезни. Правда, одному Господу известно, каким хворям и несчастьям суждено навалиться на род людской в будущем. Об этом Мишель де Нотрдам задумывался все чаще.
На улицах было, естественно, пусто. Через узкие улицы перебегали тихие безнадежные собаки. Только вороны вели себя по-хозяйски, разгуливали по черепичным крышам и заборам, поводя плечами. И над всем царил запах человеческих фекалий. Напавшая на Экс болезнь побуждала заболевших, помимо всего прочего, к неудержимому поносу.
Здание городского магистрата, стройное, стрельчатооконное, в общем, представительное снаружи, внутри представляло собой как бы собрание всей мировой скорби. Пыльный, несчастный воздух, расползающиеся груды пересохших пергаментов с делами, которым больше никогда уж не завершиться. Унылые, испуганные тени редких чиновников, и повсюду запах гари, отлично знакомый марсельскому гостю. Тут жгли в каменных тиглях порошок из рога единорога уже полтысячи лет самое авторитетное средство в борьбе с чумной напастью. Стоивший баснословных денег препарат этот был абсолютно бесполезен в деле борьбы с эпидемией. Пятьсот лет это средство никому не помогало, но авторитет его рос и рос, а вместе с авторитетом и цена. И все средства магистрата тратились на его закупку. Мишель де Нотрдам грустно улыбнулся. Остается только удивляться тому, сколь наивны и ничтожны усилия человека, предпринимаемые для спасения своей жизни, если они не состоят в союзе с достижениями подлинного научного знания.
Завидев нового человека, чиновники норовили скрыться в глухих, темных углах помещения, прижимая к лицу платки, пропитанные средствами, которые скорей должны были не дать защиту, а вызвать рвоту. А требование незнакомца представить его мэру и вовсе приводило их в оторопь. Наконец ученому удалось добиться от одного старика-письмоводителя, находившегося, судя по всему, по ту сторону и жизни и чумы, что мэр недоступен ибо умер.
– Но кто-нибудь из членов магистрата имеется в наличии?
– Разве что господин прево.
Ученый гость обрадовался, этого было вполне достаточно. Он был осведомлен, что если в других провинциях Франции королевские прево давно уже превратились всего лишь в городских мировых судей, то в Провансе они сохраняли традиционную власть и над сбором налогов, и над полицией, и всеми другими городскими чиновниками, врачами, ветеринарами и провизорами. Заручившись его поддержкой, можно было по-настоящему и, главное, быстро развернуться.
Мсье Жирон оказался настолько сухощавым, компактным человеком, что сразу становилось понятным, почему он не заболел – болезни просто было не найти сочного местечка в этом организме, чтобы как следует вгрызться. Небольшой мозг этого господина между тем обладал всей необходимой сообразительностью, а характер – решительностью.
Когда Мишель де Нотрдам поднес к его носу платок, смоченный раствором собственного сочинения, и пояснил смысл его действия, господин прево сразу же принял решение.
– Это победит эпидемию?
– По крайней мере, остановит. – Честно уточнил ученый.
– Приступайте, мэтр.
Были тут же собраны до полусотни женщин, которым выдали образцы трав, их следовало собрать на окружавших город холмах. В здание магистрата был доставлен главный городской парфюмер и детально проинструктирован – ему следовало немедленно разжечь огонь под всеми его перегонными кубами и дистиллировать семь видов сложных смесей, тщательно следя за дозировкой.
– Того, что я принес с собой, хватит едва ли на два дня. – Объяснил ученый.
После этого он сказал:
– А теперь в кордегардию.
Там он велел тщательно разделить больных и здоровых. Здоровых обработал своим раствором и велел их выставить у всех въездов в город.
– Никого не впускать, без того, чтобы они не умылись моим зельем. Вы видели, как я это делаю?
– Да, мэтр. – Сказал усатый сержант и отправился расставлять посты.
Одним словом, работа закипела.
Мишель де Нотрдам поселился в пустовавшей усадьбе с садом и конюшней на окраине города. Там в одной из пристроек он устроил свою лабораторию, куда свозились все нужные ему материалы, травы, семена, растворы, вязанки дров, медицинская посуда. Там он трудился вечерами, после того как все утро и весь день проводил в обходах городской территории.
Однажды вечером, когда ученый был занят работой, сопровождаемой неравномерным потрескиванием сальных свечей внутри дома, и трелями цикад в саду, в дверь дома постучали. Именно в дверь дома, а не в калитку крепкого забора, окружавшего усадьбу. Ученый ждал высоких гостей – прево и кюре – и ему было трудно представить, что эти почтенные люди смогли самостоятельно перемахнуть через забор. Мэтр хорошо помнил, что как следует запер калитку ворот, выходящих на улицу Каменщиков. Чувствуя сильное волнение, Мишель де Нотрдам отпер дверь и увидел в дверном проеме незнакомого, да еще и сильно оборванного молодого человека. Человек этот был большого роста, статного телосложения, тяжко дышал, как после длительного бега, поминутно при этом оглядывался. Такой не только через забор перескочит… Вид столь необычного незнакомца должен был бы испугать беззащитного ученого, но почему-то, наоборот, вызвал приступ жалости, таким испугом был пропитан его облик.
