Лако решительно и спокойно приблизился к стене, окружавшей гарем в той части, где она скрывалась от любопытствующих глаз купой развесистых карагачей. Он отлично знал все условные сигналы, принятые здесь.
Ответ прозвучал так же по всей установленной форме. Сверху со стены спустилась веревочная лестница. Нормандский крепыш стремительно по ней вскарабкался. Бросил монету в протянутую руку молчаливого стражника, торгующего честью своего господина. Гостю указали ступеньки, по которым он мог спуститься вниз. Тут его поджидала старуха, она знала, где расположены шалаши, готовые принять ночного гостя. На ладонь старухи легла вторая монета.
Далее последовало короткое путешествие по изящному мостику через залитый серебром ручей. За ним стояло звенящее от соловьиных усилий сиреневое облако. Мерцали фонарики во тьме.
– Туда, – прошептала старуха, – ее зовут Айгуль. Я буду ждать тебя здесь и отведу обратно.
Лако кивнул и, мягко ступая войлочными подошвами, пошел в указанном направлении. Но недолго он вел себя так. Стоило тени основательно проглотить его, как он свернул вправо, миновал несколько кустов (розовых, судя по тому, как они кололись) и вышел совсем к другому павильону. Сквозь заросли, почти вплотную подступившие к его стенам, было хорошо видно, что внутри горит огонь. Двигаясь так, чтобы не создавать никакого шума, Лако приблизился к окну и осторожно заглянул внутрь.
У медного очага с несколькими вяло горящими поленьями ароматического дерева спиной к наблюдающему сидел человек в белой чалме. Оплывшие плечи обтянуты богатой тканью, с пальцев правой руки свисают гранатовые четки. В левой – чаша.
Лако быстро обогнул угол и через секунду возник перед скрытно кайфующим евнухом. Он не просто стоял, а поводил медленно и угрожающе коротким клинком дейлемитской сабли перед бледной от ужаса физиономией хозяина павильона.
Левой рукой Лако достал что-то из своего пояса и спросил:
– Ты Наваз?
Не в силах говорить, евнух кивнул.
В чашу его упала белая горошина и растворилась с нехорошим шипением.
– Пей.
– Что?
– Пей.
– А что это?
Последовал абсолютно незаметный глазу взмах, и на кончике евнухова носа появился небольшой вертикальный надрез.
– Пей.
Капелька крови упала в вино. Это так подействовало на евнуха Наваза, что он в два задыхающихся глотка выпил содержимое.
– Теперь пошли со мной.
– Ты хочешь меня убить?
– Если бы я хотел тебя убить… – Лако сделал вид, что собирается снова взмахнуть клинком.
Наваз прищурился и указал дрожащей рукой на чашу.
– А что я выпил?
– Яд.
Наваз шумно икнул и схватился обеими руками за горло. Глаза его превратились в слитки ужаса.
– Противоядие я дам тебе за стеной гарема.
– Противоя…
– Да. Советую тебе двигаться побыстрее. Иначе противоядие тебе может не понадобиться.
Евнух вскочил, но ноги его держали худо.
– Дай мне противоядие сейчас. Я пойду сам с тобой.
– У меня его с собой нет. Поспеши и учти, если я погибну, то это будет и твоя гибель.
Наконец похищаемый проникся тем, что произошло, и сделал все возможное, чтобы как можно сильнее сократить путь к противоядию. Правда, на веревочной лестнице пришлось пережить ему несколько неприятных мгновений. Ослабевшие от сидяче-лежачей жизни руки плохо держали широченный зад.
Наконец вот она – земля.
– Давай противоядие.
– Я же сказал, его нет у меня с собой.
– А где оно?! – срываясь на истерический шепот, закричал евнух.
– Пойдем, покажу.
Этой ночью можно было видеть на улицах города весьма странную пару. Маленький, страшно коренастый парень, одетый так, как одеваются христианские рабы, а рядом с ним рослый толстяк, очень похожий своими формами на кумган, – весь внизу. Причем парочка эта передвигалась бегом. Из груди кумгана то и дело вырывалось.
– Долго еще?
Направляли стопы свои они на окраину Алеппо.
Два раза их останавливали ночные патрули, но дело в том, что княжеского евнуха Наваза все стражники знали отлично и пропускали беспрепятственно.
Назавтра, когда евнуха хватились, начальник городской стражи, которому ночные патрульные доложили о своей необычной встрече, счел возможным утверждать, что вышеупомянутый евнух покинул территорию княжеского гарема не просто по своей воле, но и с охотой.
Сколь бы ужасными ни казались Арману Ги новые условия его содержания, большую часть своего времени он посвящал не сетованиям, а недоуменным вопросам. Сидя спиной к спине с потным, трясущимся в лихорадке землекопом, он прижимал к груди руки, стянутые суровой веревкой, и размышлял над прихотливым движением своей судьбы. И постепенно в его сознании выстраивалась некая схема. Все было не случайно. Каждое из его приключений было результатом какого-то умысла. Оставалось лишь понять – чьего. И то, как отыскало его послание Ронселена Фо, и то, что ему до такой степени поверил король, который никогда никому не верил на слово, все это не чудо, хотя весьма на него похоже. И уж совсем никаких сомнений не остается в участии какой-то высшей силы в происходящем после кипрского эпизода. Ведь маркиз де Берни чуть ли не силой вынудил Нарзеса купить беглого французского тамплиера. Теперь все стало понятно. Все дело в том, что дом усатого грека максимально близко расположен к развалинам легендарного Рас Альхага, куда, судя по слухам, скрылись после потери Иерусалима и Аккры те, кто воистину стоял во главе Ордена. И эта легенда могла быть сочтена лишь обомшелым преданием, не имеющим ничего общего с реальной жизнью, когда бы в самой этой жизни не было места тем чудесным совпадениям, о коих шла речь выше.
Поэтому, сидя на дне глубокой глиняной ямы, со связанными руками и ногами, в толпе вонючих, терзаемых лихорадкой и вшами рабов, Арман Ги, бывший комтур Байе, пребывал в великолепнейшем расположении духа.
Обещанные ему на завтра пытки не страшили его. Не может он попасть в руки ничтожного провинциального членовредителя. Это против правил.
Но может быть, он неправильно понял правила? Мелькнула змейка подло отсвечивающей мысли. Но бывший комтур изловил ее железной рукой самоуверенности и не без удовольствия задушил.
Ночь перевалила свою вершину.
Дрожали, сопели, стонали, воняли соседи по узилищу. Перекликались колотушки ночных обходчиков. Храпел, взъерошивая выдыхаемым запахом гашиша свои усищи, Нарзес.
И где-то в глубине роскошной и опасной восточной ночи ковался золотой крючок, который вытащит провиденциального храмовника со дна глиняной ямы.
И ждать долго Арману Ги не пришлось. Ждать ему пришлось меньше, чем он отмерил себе в самых самоуверенных мечтаниях.
