– Ваши добрые друзья, – ехидно добавил Каллифорд.
– Что же нам делать? – без паники, но с некоторым недоумением в голосе поинтересовался капитан.
Каллифорд сплюнул за борт:
– Я приказал ставить паруса, мы можем постараться уйти. Француз очень тяжелый, судя по всему, он идет из Европы, значит, с полными трюмами.
Хант и Херст одновременно усмехнулись. Хант сказал:
– Это новый корабль. Посмотрите на его паруса. Не пробьет и двух склянок, как они подойдут на расстояние прямого залпового огня.
Херст добавил:
– У них не менее восьмидесяти пушек, и не восьмифунтовых, как у нас, а фунтов на двенадцать. Мы и часа не продержимся.
– Что же вы предлагаете?
– Лечь в дрейф, как нам приказывают. Пусть они высылают шлюпку, а мы потребуем, чтобы сдача была почетной.
Кидд на время оторвался от созерцания гигантского красавца, вырастающего за кормой.
– Вы думаете, Хант, что они согласятся нам сдаться?
На квартердеке наступило тягостное молчание. Никто из четверых офицеров не знал ответа на этот вопрос. Причем все отлично понимали, что капитан отнюдь не пытается над ними пошутить.
Кидд выручил их. Посмотрев туда, где должны были находиться два приданных «Блаженному Уильяму» шлюпа, он весело спросил:
– А где же эти?..
У Каллифорда задергалась щека, у Берджесса зачесалась лысина. Хант и Херст многозначительно переглянулись. Кажется, они уже решили, что доложат полковнику Маллину, если им доведется когда-нибудь предстать перед ним.
– Сбежали, да? Струсили?!
Всеобщее молчание продолжалось.
– А вот мы не струсим!
С этими словами Кидд кинулся вниз с квартердека, отдавая на ходу какие-то приказания.
Хант сказал, криво улыбаясь, Каллифорду:
– О чем мы можем говорить, кроме сдачи, когда у нас почти вдвое меньше пушек и безумец вместо капитана.
– Безумец – это слабо сказано, – процедил сквозь зубы старший помощник, наблюдая за внезапной бурной деятельностью капитана Кидда. Тот что-то орал на боцмана, боцман неохотно, но кивал в ответ. Матросы, тянувшие за вымбовки, остановились, выслушали команды Уильяма, дополненные многочисленными разнообразными жестами, и затеяли какую-то другую возню.
– Кажется, он велел убирать паруса, – прошептал Каллифорд. – Какого черта?!
– Он ложится в дрейф. Благоразумие возобладало, – удовлетворенно заметил Херст.
– Слова насчет его безумия я готов взять обратно, – сказал Хант.
В этот момент Кидд столкнулся возле грот-мачты с Мэем, который направлялся на квартердек, чтобы разузнать, что это происходит, дьявол всех разрази!
Между капитаном и главным канониром состоялся бурный диалог. Опять взлетали руки, опять слышались крики, но ничего толком понять было нельзя.
Но Мэй понял. Он сосредоточенно кивнул и решительно направился к своим пушкам.
Каллифорд саркастически улыбнулся:
– Кажется, он убирает паруса не для того, чтобы лечь в дрейф, джентльмены.
Физиономии Ханта и Херста вытянулись. Они и сами все поняли, но не удержались от вопроса:
– А для чего?
– Он собирается драться! – рявкнул Берджесс и сорвал шляпу с головы.
– Надо это прекратить! – прошептал белыми губами Хант.
Штурман схватил старшего помощника за рукав:
– Роберт, скажи этим мокрицам, чтобы они продолжали ставить паруса.
Каллифорд отрицательно покачал головой:
– Поздно. Время потеряно.
Хант к нему радостно присоединился:
– Да, теперь уже точно не уйти, джентльмены, мы на расстоянии пушечного выстрела. Надо ложиться в дрейф и сдаваться, если мы не хотим попасть сегодня рыбам на завтрак.
Мэй подтвердил правоту его слов относительно расстояния, разделяющего корабли. Залп из двух кормовых орудий, произведенный им со всем свойственным ему умением, превратил бушприт французского красавца в щепы и заставил на мгновение взлететь в воздух золотого ангела. Он взмыл, сияя в солнечных лучах, замер в горнем полете на мгновение и, неловко перевернувшись, рухнул в зеленую воду. Потемневшую то ли от горя, то ли от того, что на нее отбросило свою тень пороховое облако.
– По-моему, со сдачей тоже ничего не получится, джентльмены, – мрачно усмехнулся Каллифорд.
– Старина Уильям – лучший канонир двух океанов.
Херст и Хант сделались белее собственных париков. Кто-то из них ядовито прошептал:
– Все Уильямы – недоумки.
А дело между тем шло своим порядком. Каждый был занят делом. Парусные команды носились вверх-вниз по вантам, палубные давили на вымбовки, выбирая канаты и страхуя концы, канониры катали по желобам ядра, отчего в глубине корабельного тела стоял гул, как в недрах Везувия.
Над головами четырех бездействующих офицеров спешно и споро натягивалась специальная сеть, призванная защитить палубу от обломков рангоутного дерева, которые во время артиллерийского боя летят сверху и могут послужить причиной многих бед.
Француз, используя преимущество в скорости, пытался выйти на параллельный курс, чтобы пустить в дело свои жуткие бортовые батареи. Рулевой «Блаженного Уильяма» все больше и больше перекладывал руль направо, оставляя для вражеского обстрела лишь одну корму. Как потом выяснилось, никто ему не отдавал такого приказа, он действовал исходя из своих собственных соображений и на основании многолетнего опыта.
Действовал он правильно.
В бою на параллельных курсах у «Блаженного» не было никаких шансов.
Впрочем, немного их было и при той тактике, которую, фактически инстинктивно, применил «Блаженный Уильям».
Да, Мэй был хорош на своей небольшой кормовой батарее, он хорошо попортил размалеванную золотом физиономию франтоватого гиганта.
Да, залпы бортовых пушек в основном проходили даром, ядра месили воду у бортов «Блаженного», доставляя ему минимальный вред.
Но так не могло продолжаться долго.
Французы начали пристреливаться.
Одно ядро сшибло кормовой фонарь. Второе снесло балкон на втором этаже. О стеклах в окнах кают и говорить нечего, они сверкающим градом сыпались в морскую пучину.
Наибольшие результаты принес третий залп. Одно из ядер влетело в большую каюту и там свирепо разорвалось. Палуба с такой силой дернулась под ногами офицеров, все еще стоящих на квартердеке, что они в одно мгновение распластались на ней.
Разные мысли пришли в их головы, но все они были пессимистическими. Рассчитывать на успешное продолжение плавания не приходилось.
