Потом раздалось смущенное покашливание, и из строя вышел Игнат Жухра, сорокапятилетний крестьянин из Казанки. Он сделал два шага вперед, втянул голову в плечи.
Дядька два месяца находился в отряде. Перед этим он самолично уничтожил немецкий мотоциклетный патруль, высланный из Туровской комендатуры, мстил за казненного брата. Люди Нестора видели это, впечатлились и доставили его на базу, где он и выразил желание присоединиться к борьбе за вольную Украину.
– Прошу прощения, пан поручик, – пробормотал Игнат, заикаясь. – В село мне надо, к своим. Два месяца там не был, не знаю, как они. Жинка там, донька маленькая. Скоро зима, надо с хатой что-то делать. Не смогут они без меня. Я всячески прошу меня извинить, пан поручик. – Он мял ремень шмайсера, висящего на плече, уставился в землю, не выдержав насмешливого взгляда Нестора.
– Все в порядке, Игнат, – проговорил Бабула. – Не смущайся, мы все понимаем. Ты славно послужил, имеешь право вернуться к семье. Никто не будет тебя презирать и клеймить позором. Сдай оружие и уходи.
Игнат Жухра был мужик не самого яркого ума. Да и с интуицией у него не сложилось. Он стащил с плеча автомат, сунул в протянутую руку Сморчука, отстегнул пояс с подсумками, положил на землю.
– Простите, панове, – промямлил он и, не оборачиваясь, продолжая втягивать голову в плечи, побрел вниз по склону.
Товарищи молча провожали его глазами.
Бабула выстрелил в спину Игнату из «вальтера», когда тот проходил мимо оврага, чтобы недалеко было тащить. Тот вздрогнул, подкосились ноги в стоптанных советских сапогах. Дядька повалился ничком и раскинул руки.
Собственно, ничего другого хлопцы и не ждали. Они безмолвствовали. Удивительно, почему Игнат на это повелся.
– Есть еще желающие покинуть нашу гостеприимную базу? – поинтересовался Бабула, убирая «вальтер» в кобуру.
Желающих не было.
Он удовлетворенно кивнул и заявил:
– Разойдись! Всем подготовиться к утреннему выступлению. Хорунжий, смените дозорных и уберите это. – Нестор брезгливо кивнул на мертвое тело, валявшееся вблизи оврага. – Засыпьте получше, нечего тут заразу разводить.
Бабула лежал на топчане в своей землянке, задрав ноги на стену, и курил горький самосад. Дым уходил через дыру, пробитую в потолке. Мерцала керосиновая лампа.
В соседнем помещении Ганка Коряк колдовала у печки. Женщина по-прежнему находилась при нем. Как говорят большевики, походно-полевая жена. Она похудела, ссутулилась, кожа ее отливала синеватой бледностью.
Ганка по-прежнему кормила людей, исполняла в постели все прихоти Нестора, хотя в последнее время у него отчего-то пропадало желание. Копилось раздражение, временами он срывался на крик. Пару раз позволил себе побить ее. Но особенно не лютовал, учился сдерживаться.
Эта женщина была ему нужна. Ее исчезновение сулило бы серьезные проблемы для всей базы. Нестор был бы не прочь ее заменить, но не сейчас.
Недавно хлопцы взяли советский обоз. Он привез ей нарядные шмотки. Расцвела дура-баба, весь вечер примеряла какие-то платья, жакеты, шляпки, бегала по землянке в лодочках на высоких каблуках.
Степка тоже никуда не делся, имел свой угол в землянке. Днями разведывал обстановку, шатался по району, временами приносил большую пользу.
За последний год он сильно вытянулся и уже не напоминал прежнего вислоухого сопляка. Обстоятельства смерти его отца, разумеется, сохранялись в тайне.
Красных партизан в Восточной Галиции больше не было. Они ушли за фронтом и орудовали в восточных районах Польши. Некоторые подразделения Армии Крайовой оставались здесь, но сопели в тряпочку.
Теперь на всем протяжении бывшего дистрикта Галиция правили бал москальские комиссары и войска НКВД, занятые охраной тыла действующей армии. Работала контрразведка Смерш, причем весьма эффективно. Оуновцам приходилось несладко. Базу Бабулы кацапы пока не трогали, но несколько раз облавы проходили в пугающей близости.
Нестор понимал, что долго его отряд не продержится. Какой бы хитростью и осторожностью он ни обладал, все равно конец близок.
Золото и бриллианты, конфискованные у цыганского барона, Бабула хранил в лесу за лагерем, в надежном тайничке. Хоть одна радость. Он не пропадет, если, конечно, выживет.
Красные пришли сюда почти два месяца назад. Первый Украинский фронт молохом прогулялся по Прикарпатью. Советы насаждали новую власть в каждом маленьком городке, в любом селе, брали под контроль дороги.
Галицию наводнили активисты, прибывшие из Восточной Украины. Поднимали головы местные недобитые коммунисты. Снова ненавистные сельсоветы, комитеты ВКП(б). В каждом населенном пункте – гарнизон, вооруженный до зубов, особые отделы, контрразведка.
25 июля захлопнулся Бродовский котел, в который угодила вся дивизия СС «Галичина», набранная из местных украинцев. Несколько дней продолжалась безумная мясорубка. Дивизия погибла практически вся, она насчитывала пятнадцать тысяч бойцов. Лишь пятистам солдатам и офицерам удалось вырваться из котла. Среди них был и командир дивизии оберфюрер СС Фриц Фрайтаг.
Советы забрали Львов 27 июля. Бросили на приступ танковые армады Рыбалко и Лелюшенко.
Чиновники из Армии Крайовой на что-то надеялись, думали, что город будет польским, предложили красным свои услуги. Те не отказались от лишних штыков, и польская пехота вместе с советскими танками уже к вечеру 27 июля овладела центром Львова.
Поляки ликовали, слали депеши своему премьер-министру. Дескать, город заняли наши отряды, а советские танки им лишь немного помогли. Весь Львов был увешан красно-белыми флагами.
Генерал Филипковский в парадном мундире гордо въехал в город со своим штабом. Полковник Червинский начал формировать польскую полицию. Красные выразили им благодарность за содействие. Несколько дней по городу ходили совместные патрули. На домах вывешивались флаги Англии, Франции, Соединенных Штатов и даже красные советские.
Лондонское правительство в изгнании торжествовало. Филипковский был повышен в звании и награжден орденом.
Через день новоявленный польский герой был вызван на прием к представителю НКВД. Там ему популярно объяснили, что Львов – советский город, и нечего тут пороть отсебятину. Надо немедленно снять польские флаги, убрать патрули, части сосредоточить в казармах и сложить оружие. Филипковский и Червинский были арестованы и отправлены в Житомир, а оттуда – в Сибирь.
Военно-санитарный поезд вышел со станции Турово согласно расписанию, в начале пятого утра. Следующая остановка планировалась только в Виннице, там же конечный пункт. Состав вывозил с фронта тяжелораненых красноармейцев, которых невозможно было лечить в прифронтовой полосе, да два десятка офицеров в чине до полковника. У них был собственный вагон и особый уход.
Поезд проходил под категорией «литерный», на станциях и разъездах его обслуживали в первую очередь.
