Первоначально, как только к ней приблизился, всё и пошло по этому сценарию. Она, покраснев от смущения, неуверенно произнесла:
– Здравствуйте, товарищ майор. А я сейчас живу в Москве, учусь в медицинском институте. Вот наш начальник госпиталя Павел Иванович и поручил навестить вас и узнать, как чувствует себя майор Черкасов. И ещё он просил передать вам большой привет и приглашает, когда вы будете в Ленинграде, заезжать безо всяких церемоний к нему в госпиталь.
Сказав это, она покраснела ещё больше и замерла, как трепетная лань.
У меня в голове всё смешалось, и зазвучали сегодняшние слова нашего преподавателя, цитировавшего Клаузевица:
– На войне всё просто, но самое простое в высшей степени трудно.
И мой последующий комментарий сокурсникам:
– Да настоящий русский мужик плевал на все эти невообразимые трудности. Что мы, пруссаки какие-нибудь? Если нужно – мы ад пройдём, но победу добудем.
Так, памятуя слова о русском мужике, забив подальше трусость и все свои сомнения, я и бросился в этот омут, не обращая внимания на окружающих. Я обнял Нину, и ладони мои мгновенно вспомнили волнующую хрупкость её тела, я целовал её жарко и практически непрерывно. В перерывах, едва переводя дыхание, скороговоркой повторял:
– Ниночка! Милая! Я так тебя ждал! Я верил, что тебе не безразличен. Я просто счастлив! Ты, наконец, появилась!
Видимо, поражённая моим откровенно восторженным проявлением чувств и завистливыми взглядами близстоящих женщин, Нина почти не сопротивлялась и даже слабо отвечала на мои поцелуи. Через несколько минут этого бурного натиска она прошептала, при этом мягко подталкивая меня к выходу:
– Юра, ну нельзя же так! Пойдём на улицу, там и поговорим.
Если она думала, что морозный воздух охладит мой пыл, то, вероятно, пожалела, что вывела меня на улицу, подальше от людей. Как только мы вышли из здания и отдалились на несколько метров от двери, я её завлёк на боковую тропинку и принялся целовать ещё более страстно. В конце концов, она обессилела в моих лапищах и совершенно перестала сопротивляться. Мы утонули в одном глубоком, долгом поцелуе, а потом и в сугробе, в который благополучно приземлились, потеряв равновесие. Сразу же мне, как и ей, наверное, вспомнился больничный коридор, я на костылях, и та же картина. Мы лежали, обнявшись, обсыпанные снегом, глядели друг на друга и хохотали.
Через некоторое время Нина сквозь смех, еле слышно произнесла:
– Нет, Черкасов, всё-таки ты – глубоко контуженный человек. Имея молодую жену и маленького ребёнка, пытаешься приударить за почти незнакомой девушкой. Разве так можно? Может быть, ты просто обыкновенный кобель и теряешь голову при виде любой женщины? Таких у нас в госпитале я повидала много. Считай, каждый второй выздоравливающий пытался облапать, ведя душещипательные разговоры, обещая рай на земле и всё такое, если я только обращу на него внимание. Сначала я так думала и про тебя. Но ты почему-то ничего не обещал, не преследовал меня. Даже когда спьяну полез целоваться и начал нести бредятину, «что отец твоего сына твой дед», даже в таком состоянии ты меня пожалел. Тогда я подумала, ну, наверное, карьерист, и боится испортить биографию своими ловеласскими поступками. У кого я только ни выведывала про тебя, все в один голос говорили: «Черкасов очень отважный человек и совершенно равнодушен к карьере». И ещё они говорили, что ты абсолютно искренен, и камня за пазухой не держишь, конечно, если считаешь человека своим. И вообще, для тебя мир – чёрно-белый, существует только две разновидности людей: либо свои, либо враги.
– Нет, Нинусик! Есть ещё ты – любимая и родная! Я без тебя не могу жить! Если бы ты в госпитале не появилась возле меня, то я бы не очнулся. Так бы и сгинул во мраке безмолвия. Не спорь, я это знаю, ведь, считай, что побывал на том свете. Если ты чтишь клятву Гиппократа, то ни за что не покинешь меня. А если будешь холодна со мной, сердце моё просто разорвётся!
Сказав это, я опять полез целоваться. Но только на этот раз ведущим был уже не я. Пожалуй, я уже мог себе сказать, что она навеки моя. Глаза у моей девочки горели и светились любовью. А глаза при таких обстоятельствах не врут.
Когда мы, уже порядком замёрзшие, поднялись из сугроба, я, отряхивая шубейку Нины, сказал:
– Знаешь, любимая, я, когда видел тебя в госпитале, ужасно трусил, а насчёт отважности хочу сказать словами Клаузевица: «Часто представляется чрезвычайно отважным такой поступок, который в конечном счете является единственным путём к спасению и, следовательно, поступком наиболее осмотрительным».
– Да ты никак философом стал, Черкасов, – заметила Нина.
– А то! Зря я, что ли, уже десять месяцев буквально грызу гранит науки. Вот когда попадёшь ко мне в комнату, подивишься, какое количество книг я уже проштудировал. А ты ведь пойдёшь ко мне в гости? Тьфу! Не в гости, а вообще ко мне, в мою одинокую солдатскую конуру?
Нина ничего не ответила, взгляд её был устремлён куда-то вдаль, мимо меня. Я тоже примолк и повёл ее, прижимая к себе, в сторону своего общежития. Перед этим я решил, что мы заглянем в близлежащий магазин, накупим там разных вкусностей и непременно шампанского. Такое событие, как встреча с Ниной, было для меня грандиознейшим праздником.
Своим поведением в магазине мы произвели настоящий фурор среди обслуживающего персонала. Ещё бы, тут, наверное, никогда не видели таких покупателей, которые буквально сгребали всё самоё дорогое и привлекательное. Забавным было то, что все эти многочисленные покупки мы небрежно бросали в большой мешок из-под сахара, выпрошенный в этом же магазине. А я благодарил Бога за свою дурацкую привычку носить все деньги при себе. За время обучения у меня набралась довольно круглая сумма, несмотря на то что львиную долю жалованья я отсылал по аттестату моей бабушке.
Я практически ничего не тратил на себя, питался в столовой академии, где были просто смешные цены. За всё время обучения очень мало ездил по Москве, даже в театре был всего три раза, а в ресторане только один. Да и то это было на второй день приезда в Москву. В ресторан «Славянский базар» мы завалились с капитаном Сиповичем и ещё тремя ребятами из нашей 7-й армии. Там мы решили по-настоящему отметить наши награды, полученные из рук всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина. Несмотря на то что мы роскошествовали и гуляли как нэпманы, так, что коньяк буквально лился рекой, а известные деликатесы поедали, как говорится, большими ложками – окончательный счёт был не очень большим. Наверное, на официантов и администратора большое впечатление произвели новенькие звёзды Героев Советского Союза, сверкающие на груди Сиповича и Зуева. Да и мой орден Ленина, вкупе с полученным ранее орденом Боевого Красного Знамени, смотрелся весьма достойно.
Когда мы с Ниной уже доверху набили мешок продуктами, в магазин зашли два моих сокурсника. Поражённые тем, что Черкасов вдвоём с дамой, они застыли у самого входа и, глупо раскрыв рты, откровенно рассматривали Нину. Я украдкой показал им кулак и постарался, чтобы моя фея не заметила этого назойливого внимания, она как раз в это время стояла спиной к этим обалдуям. Видимо, все же почувствовав на себе эти жгучие взгляды, Нина первоначально напряглась, потом, тряхнув головой, как бы отгоняя от себя назойливое насекомое, выпрямилась в струнку, царственно повернулась и медленно направилась к выходу. Сделав вид, что не замечает стоящих чуть ли не по стойке смирно двух командиров Красной армии, она спокойно прошла мимо них и вышла из магазина. Я же, как китайский кули, смешно взвалив мешок на спину, покорно последовал за моей принцессой. Проходя мимо ребят, на их немой вопрос прошептал:
