– Юрий Филиппович, тут пленных притащили, нужно бы их допросить. Один из них вроде офицер – правда, форма на нем обожжена, и знаков различия не разберешь. Куда прикажете привести?
Наконец унюхав, чем пахнет в кузове и заметив в моей руке горлышко разбитой бутылки, Шерхан округлил глаза, как невинная овечка, и пролепетал:
– Вы не подумайте, товарищ генерал, это все только в медицинских целях. Фельдшера-то не всегда в боевых порядках имеются, вот как сейчас; а раны и ссадины требуется обязательно продезинфицировать. Спирт только у фельдшеров, да в вашей фляжке еще можно найти, вот и приходится заниматься добычей заменителей.
Несмотря на испытываемое беспокойство за здоровье Шерхана, я, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, ответил на эту руладу:
– Ладно, считай, что уболтал, сержант, замнем для ясности! Но теперь ты видишь, что даже свыше поддерживаются мои распоряжения о запрете алкоголя в подразделениях. Вон, пули попали только в те мешки, которые загораживали бутылки, спрятанные вами. Так что мотай это себе на ус. А пленные – это хорошо, веди их к «хеншелю», тут, на природе, их и допросим.
Шерхан молча повернулся и исчез из поля зрения, а я, прежде чем выбраться из кузова, достал единственную неразбитую бутылку шнапса и, держа ее в руке, спрыгнул на землю. А взял я бутылку эту для Шерхана, думал – ладно, принципы принципами, а жизнь жизнью. Пусть парень примет грамм сто, все не так сильно будет болеть его обожженная кожа. Я не успел спрятать это обезболивающее в кабине, так как увидел, что ко мне приближается вся моя охрану и еще три поляка – они конвоировали пленных, которых и было-то всего четыре человека! Чтобы не предстать перед иностранцами с бутылкой в руке, пришлось поставить ее обратно в кузов. Затем я смахнул с формы листья и веточки, налипшие на нее в результате моих гимнастических кульбитов, и сделал несколько шагов навстречу процессии.
Прежде чем приступить к допросу пленных, я поговорил с поляками, поинтересовался, как они пережили ночной бой. Оказалось, плохо – двое убиты, один тяжело ранен и лежит сейчас в «ханомаге». Все поляки двигались в передовом бронетранспортере, с ними вместе там были Шерхан и Якут. Когда «ханомаг» в темноте буквально влетел в порядки немецкой колонны и пулеметчики открыли огонь по вражеским автомобилям, мои ветераны сразу выпрыгнули из бронеотсека, чтобы разобраться с замеченной бронетехникой, поляки последовали за ними. Только мои ребята, попав в такую ситуацию, чувствовали себя как рыба в воде (сказался громадный опыт ночных боев в финской войне), а поляки стушевались; стали сильно суетиться, а потом и вовсе полезли на рожон: бегали от машины к машине, забрасывая их гранатами, ну и получили, естественно, по самое не могу, поскольку действовали они среди немецких ветеранов, которых таким уланским наскоком не напугаешь. Немцы дрогнули, только когда начали взрываться боеприпасы, перевозимые на грузовиках, но было уже поздно – в результате двое убитых и раненый. По-другому действовали мои ребята: Шерхан целенаправленно, не обращая внимания на разгорающийся бой и суетящихся рядом немцев, подобрался к штурмовым орудиям и их уничтожил; в это время Якут, заняв выгодную позицию, на слух стрелял по немцам, и бил он при этом именно в те места, где начинали образовываться очаги порядка и организованного сопротивления. Я-то знал, как наш Зоркий Сокол стреляет даже в темноте, по слуху – наверняка еще в тех группах выбивал офицеров, попадая им точно в глаз. Страшное оружие этот наш Якут – при боестолкновении в темном лесу он один стоил целой роты егерей, и не раз это доказывал нам во время финской войны.
Посочувствовав полякам, я их отослал вместе с Якутом в бронетранспортер, где лежали убитые и раненый доброволец, при этом приказал:
– Сержант, давай неси сюда свою легендарную мазь, нужно обработать ожоги Шерхану, да и немецкому офицеру, видно, придется пожертвовать толику этого чудесного средства, видишь, как кривится от боли? Фашист, конечно, но все ж живая душа! Давай, давай, Якут, не жлобись – Будда этот акт милосердия оценит при будущем твоем воплощении.
Когда все ушли, я еще раз оглядел пленных – нужно было решать, с кого начинать допрос; логичнее всего с немецкого офицера, как наиболее информированного, только на него и глядеть-то было больно, не то что правду выбивать с помощью третьей степени устрашения – одна его кривящаяся от боли физиономия чего стоила. Таким образом, выбор мой пал на молодого немца, испуганно озирающегося по сторонам, – этот солдат был готов отвечать на любые вопросы и без помощи мер физического воздействия. Видно было, что салага буквально дрожит от страха за свою будущую судьбу, одним словом, наш клиент, вот только знает он наверняка немного. Ладно, пусть послужит примером, как нужно отвечать русскому генералу!
Перед тем как заняться молодым рядовым, я попросил Шерхана:
– Наиль, там в кузове стоит последняя целая бутылка шнапса, иди, возьми ее и проведи сеанс терапии немецкому офицеру, да смотри, не жалей этого пойла – мне нужно, чтобы фашист буквально соловьем запел после принятия этой гадости. Ну, и сам глотни – в медицинских целях, чтобы ожоги не так беспокоили.
Старший сержант изобразил на своем лице некое подобие улыбки и с готовностью сорвался с места, спеша выполнить распоряжение, весьма греющее его душу.
Как я и предполагал, рядовой немец оказался совсем не упертым малым; без всяких криков и понуканий с моей стороны он четко начал отвечать на поставленные вопросы. Надо сказать, для рядового он знал достаточно много, и всю эту информацию с готовностью выложил передо мной. Этот солдат служил в роте истребителей танков 329-го полка 162-й дивизии. Подразделение находились в резерве 20-го полевого корпуса и ровно в 22:00 было поднято по тревоге. Русская рейдовая группа обошла боевые порядки корпуса и прорвалась к железной дороге, перерезав ее. Командованием были спешно собраны мобильные подразделения и под командованием генерал-майора фон Кальма выступили для нейтрализации прорвавшихся иванов. Колонну вели польские проводники, их было четверо, двое двигались в боевом охранении. Численность этого боевого охранения – одно мотоциклетное отделение и два «ханомага» с десантными группами. Нападение русских на колонну явилось для немцев полной неожиданностью – боевое охранение пропустило их, приняв за своих. Все дело в том, что кроме этой колонны на ликвидацию прорыва были направлены моторизованные подразделения 42-го полевого корпуса. В колонне, попавшей нам на зуб, передвигался кроме истребителей танков и двух приданных им штурмовых орудий, 3-й батальон 329-го полка, правда, без тыловых служб и обоза – вот и все, о чем знал пленный немец.
Еще во время допроса рядового в моей голове сложилось понимание причин нашей встречи с немцами: проводники их вели к единственному в этих местах броду через реку Бебжа, а наша колонна только недавно ее форсировала, так что встреча была неизбежна. Пройди здесь немцы чуть позже, и наши колонны вполне бы могли разминуться: хоть и двигались мы к месту нахождения заболоченной поймы в одном направлении, но маршрутов разнообразных было много.
Закончив эту мирную беседу с немцем, я оглядел других пленных, жавшихся к дереву – смысла допрашивать рядовых не было, только время терять. Затем обратил свой взор на офицера, который сидел на пеньке. Шерхан навис над пленным, держа в руке бутылку, а сзади голую спину немца обмазывал мазью Якут – просто пьянка лесных разбойников какая-то, на поляне, в свете отблесков затухающих немецких грузовиков.
