Весь этот многоэтапный процесс обучения и превращения бригады в монолитное образование шёл при непосредственном участии политорганов. Например, с прибывшим в бригаду 4 мая моим старым другом Шапиро я смог посидеть и поговорить по душам только в день его появления. Потом батальонный комиссар буквально дневал и ночевал в подразделениях бригады, и не только в частях полка, где теперь он был комиссаром. Старый, ещё польской постройки военный городок, где формировалась бригада, после 5 мая стал напоминать растревоженный муравейник. И это несмотря на то, что 5 июня подразделения начали покидать это место. Согласно разработанному мной и Пителиным плану шло постепенное рассредоточение бригады. Создавались узлы обороны вдоль автомобильной трассы Белосток-Слоним. А наиболее сильные оборонительные позиции должны были быть вдоль автодороги Пружаны-Ружаны-Слоним и Береза-Ивацевичи-Барановичи. Именно по этим трассам в моей реальности наступали танки Гудериана. Именно они поставили точку в судьбе советских войск, дислоцированных в Белостокском выступе.
Штаб бригады перебрался в полевой лагерь недалеко от городка Зельва 14 июня. Из всей бригады в Михалово-городке остался только дивизион 85-мм зенитных пушек и шесть 12,7-мм пулемётов ДШК. Они должны были организовать радушный приём немецким бомбардировщикам.
Несмотря на постоянные накрутки вышестоящего командования о недопущении ответных действий по предотвращению провокаций со стороны Германии, а также вышедшему 13 июня официальному заявлению ТАСС, я всем своим зенитчикам отдал приказ – при налёте немецкой авиации немедленно открывать огонь на поражение. Вообще, взаимоотношения с командованием складывались непросто. Уж очень много негативной информации исходило из моей бригады. Как мог, я отбивался от нападок начальства. Вернее, делал это не я, а мой комиссар. Мы с Пителиным смогли убедить в правильности наших действий этого умного и душевного человека. Правда, после того, как он полностью встал на нашу сторону, старшему батальонному комиссару пришлось по два раза в неделю выезжать в Минск, чтобы доказывать, что дела в 7-й ПТАБР обстоят хорошо, а жалобы – просто козни недоброжелателей.
Слава богу, что бригада была непосредственно подчинена округу. Если бы мы, подобно 6-й ПТАБР, подчинялись штабу армии, нас бы просто замучили проверками. А так как штаб округа был далеко, комиссии появились у нас всего два раза. Одна была плановая, прибыла 4 июня с проверкой, как выполняется Постановление о формировании бригады. По-моему, члены комиссии были шокированы степенью боеспособности бригады. Никто из них не ожидал увидеть подразделение, мало уступающее старым кадровым частям, к тому же полностью оснащённое вооружением и техникой. Например, по сравнению с 6-й ПТАБР, проверенной перед нами, мы выглядели на несколько порядков лучше.
У наших не очень отдалённых соседей оснащённость вооружением и техникой не превышала двадцати процентов, а уж про выучку личного состава и говорить не приходилось. Правда, эта выучка давалась нам очень нелегко. Все нормы травматизма и смертности превосходили средние по округу в несколько раз. Окружной базовый госпиталь был в основном заполнен пациентами, поступившими из моей бригады. Как передавали свидетели, начальник госпиталя иначе как «мясником» меня не называл. Вот именно по таким фактам, как травматизм, дезертирство, самострелы, и прибыла вторая проверка. Но после того, как они посмотрели на процесс обучения одной из групп красноармейцев, все вопросы были сняты. Я специально показал им нашу группу так называемого «отстоя», выдав её за группу обычных призывников, поступивших две недели назад.
Эпизод с посещением полигона, где обучались эти красноармейцы, можно было показывать в цирке, где артистами оказались по случайности одни «дауны» и умалишённые. Именно таких людей все подразделения сплавляли в эту учебную роту. Там ими занимались самые терпеливые командиры, помногу раз показывая простейшие действия красноармейца. Вначале посещения занятий этой роты многие члены комиссии снисходительно улыбались. Но когда один из красноармейцев потерял ориентацию и вместо цели в виде фанерного танка бросил учебную гранату в сторону группы проверяющих, улыбки на лицах пропали. Затем я предложил посетить стрельбище, но все члены комиссии отказались.
После этого посещения полигона и моих стенаний по поводу качества работы военкоматов и их призывных комиссий – был составлен акт проверки, который все дружно и подписали. Претензий к командованию бригады в нём не было зафиксировано.
Показателем изменения отношения красноармейцев к своим командирам, а в конечном итоге и к себе, служили прозвища, которым бойцы награждали своих учителей. Например, на начальном этапе мой заместитель по строевой подготовке заработал прозвище «Держиморда». Но уже когда части начали убывать на новые места дислокации, иначе чем «Майор Вихрь» его никто не называл. Лейтенанта Курочкина сначала прозвали – «Дрючь», потом «Кура», но окончательно прижилось старое, ещё с Финской войны – «Ряба». Меня первоначально красноармейцы обзывали «Контуженый», потом «Мясник», но к 15 июня я ассоциировался в головах подчинённых только с занимаемой мною должностью. Теперь я для всех был – комбриг. Все эти сведения мне передавал Шерхан, он, как обычно, был в курсе всех бригадных слухов и сплетен.
В процессе обучения мы очень интенсивно использовали танки. Первоначально я думал, что максимум, который можно позволить себе использовать – это десять часов моторесурса двигателя танка. Остальные нужно оставить для реальных боевых действий. Но это своё решение я с удовольствием отменил, когда узнал об одной удивительной вещи. Оказывается, мои «орлы» из отдельной танковой роты умудрились повысить моторесурс двигателя более чем в два раза. Поражённый этим невероятным фактом, я немедленно вызвал к себе командира роты и задал ему вопрос:
– Старлей, так что там за непонятки с двигателями танков? Неужели в вашей роте удалось повысить моторесурс дизеля до ста двадцати часов? Над этим же целые научные институты бьются.
Довольно эмоционально танкист ответил:
– Товарищ подполковник, всё дело в воздушном фильтре. Такое впечатление, что его специально разработали враги народа. Только саботажник мог спроектировать такую конструкцию. Мой зампотех полгода бился над вопросом – почему у дизеля В-2 такой абразивный износ поршневых колец? Но парень он головастый и, наконец, допер, почему нарушается компрессия. Вся причина раннего отказа дизеля в этом долбаном фильтре. Если желаете, я вызову Иванова, и он сам доложит вам о своих изысканиях и о новых, изготовленных им и его ребятами воздушных фильтрах.
Безусловно, я захотел переговорить с этим «Кулибиным». Это же надо, в полевых условиях, буквально на коленках изобрёл и изготовил такую вещь, которая повышает боеспособность танка больше чем в два раза. Да за это надо парня носить на руках или по крайней мере наградить достойно.
Когда воентехник 2-го ранга Иванов, сопровождаемый бравым командиром танковой роты, вошёл в мой кабинет, я поразился несоответствию его облика тому образу, который после рассказа его командира возник в моей голове. Я его представлял если не былинным героем, то по крайней мере в чём-то похожим на своего командира. А в дверях возник щуплый очкарик, чуть ли не в полтора раза меньше старлея. Голос у него был робкий, вёл себя совсем не решительно. Но это был человек, на которого все танкисты, да и не только, должны были молиться. Мой адъютант был поражен, с какой теплотой я принял своих подчинённых. Наверное, первый раз за всё время его службы я распорядился принести в кабинет чай и плюшки, выпеченные сегодня в штабной столовой. Усадив танкистов на стулья, я спросил:
