Вдруг на голову ей прыгнула голубая крыса, мягко перебирая коготками по волосам. Ольга очнулась: перед ней стояла дочь, теребя ее за нос и ухо:
– Мама, меня тошнит здесь!..
Кое-как поднявшись, Ольга одевает дочь, замотав ее лицо шарфом под глаза.
В углу, на коленях перед помойным ведром, стоит Женька, вылавливая вчерашние головки мака. Жует их, хрипло мыча и срыгивая обратно…
Тупик
1
Причмокнув резиновыми губами, сомкнулись двери. Электричка заурчала, превратившись в железную неприступную крепость, и в темноте изгиба железнодорожного русла вскоре исчезли желтые тире окон и гирлянда голубых колючек над ее крышей.
Редкие пассажиры торопливо прошли узкий перрон, поднимаясь по крутой лестнице к освещенным городским улицам.
Никто не задерживался и будто бы не замечал лежавшую в траве женщину с задранной от скольжения по склону юбкой. Только последние двое, потому что шли не в общей толпе, остановились. Точнее, первым тормознулся молодой парень в солдатских брюках, с отрастающим каракулем светлых волос:
– Слушай, глянуть бы надо. Может, ей плохо? – сказал он напарнику, мужчине в кителе железнодорожника.
– Да я и так вижу… Не трогай ее, Леха!
Но парень уже вскарабкался по насыпи. Протянул руку, опасливо медля, но, почувствовав теплое плечо, взялся тормошить женщину. Безвольные плечи тупо гасили толчки, и лишь зыбко покачивалась под кофточкой осевшая грудь, словно единственное живое место. Вся она – заломанность рук и ног – напоминала раздавленного на дороге голубя, вкатанного в асфальт вереницею колес. «Ну, все разглядел?» – цепляясь за сухие стебли полыни, подобрался напарник. Он поднял валявшуюся в ногах женщины сумочку, повернул раскрытый зев на свет перронного фонаря. Вынул, присвистнув, две бутылки томлено булькнувшего вина. Все прочее вернулось к ногам хозяйки.
– Пошли, хватит пялиться!
– Нет, слушай, – остановил Леха, – давай хоть юбчонку поправим. Совсем уж вид срамной.
Напарник нехотя уступил, убедив себя тем, что «все ж литряк отстегнулся за ее здоровье!» Но им пришлось повозиться, и не потому, что тело плотно вжалось в землю, просто ладони никак не могли обхватить голые пыльные ноги…
Затем они пристроились на скамеечку с шаткими кариесными досками.
– Молодая еще, – задумчиво проговорил Леха, – лицо такое аккуратное!
– Вот и успевает, шмурыга!
Но Лехе хотелось думать, что здесь какое-то злосчастное обстоятельство: ее заманили, обманули, предали. Ему даже совестно было пить вино, он отворачивался от той стороны, где лежала женщина, чувствуя, что ворованное идет не впрок:
– Не похожа она на такую! И запаха совсем нет…
Перрон осветила новая электричка. И опять пассажиры прошмыгнули мимо лежавшей в траве женщины, отворачивая взгляды от высоко белеющих ног.
Когда все прошли, неожиданно вернулись четверо тонконогих юнцов. Они обступили женщину, по-муравьиному крутя головами. Потом один, раскрылившись, скинул с себя кожушок. Перекатили на куртку тело и понесли его через стальные нити к темнеющим вагонам товарняка.
Леха с напарником следили за ними и уже пили вино с какой-то злостью.
Под ногами пареньков жирно трещал гравий. В железнодорожном русле, меж отсвечивающей путаницы проводов над темным небом и рельс на черной земле, стоял липкий дурман от мазутных луж и смоляных шпал. К этому еще примешивался запах осыпанной углем полыни. Где-то вверху резонировали отрывистые команды диспетчеров: раскатисто-бодро, как бывает у людей, говорящих в ярко освещенной комнате.
Тонконогие несли тяжело, часто останавливались и перекуривали. По пути они сорвали с бессловесной жертвы всю одежду.
– Идем за ними, – не выдержал Леха.
Напарник хотел было удержать его:
– Да нам-то чего?
Но Леха уже пошел. Если бы сейчас женщина хоть слабо брыкалась, мямлила что-нибудь пьяное, невразумительное, то он наверняка бы бросился прочь. Но через рельсы несли только тело, беспомощное, в жуткой летаргии. Белое сочившееся тело меж облепивших его щупалец рук и ног. Это уже не казалось забавным.
Леха навалился на плечо напарнику:
– Слушай, давай отобьем. Изгаляться же будут, сопляки!
– Да поготь ты, – оттолкнул напарник. – Никуда не денется!
Тонконогие дотащились до состава в тупике и решили сократить путь, перебравшись под вагоном. Напарник утянул Леху в обход, заученно переставляя ногу через рельсу под прямым углом:
– Сейчас которые вылезут – бей по тыкве! Отбузошим первых, другие уже не сунутся!
Тем временем двое парней уже выбрались из-под вагона и тянули голые ноги. Другая пара пихала плечи и голову.
Внезапно по составу прокатился парализующий стук железных суставов. Вагоны сдвинулись. Тонконогие заблажили и бросились в темноту. Напарник тоже исчез, и только Леха застыл от ужаса, глядя на медленно плывущие вагоны. Он даже не пытался разглядывать что-то меж колес…
Когда рельсы опустели, Леха ждал еще с минуты какого-нибудь стона, голосов над головой, но даже диспетчера в динамиках молчали.
Ноги казались ему магнитными, когда Леша перешагивал пепельную сталь, приближаясь к ней, живой или мертвой. Но подкравшись ближе, увидел, что тело, внешне невредимое, лежит вдоль рельс. Видимо, в последний момент парни успели развернуть его. Это ободрило его. Он перевел дух, разглядев на одной ноге белую туфельку с тонкой шпилькой. Леша нагнулся над по-прежнему безмолвной женщиной, как перед чудом, решив в отчаянии растрясти ее хоть в клочья. Пока не очнется! И тут, прежде чем разглядеть черное безрукое плечо, он ощутил ладонью что-то липкое, ошарашивающее, уже никогда и ничем в памяти не смываемое.
Ноги подкосились, будто по ним ударили палкой. Назад, Господи, назад!.. Опомнился он перед телефонной будкой, похожей на разбитый аквариум. Вызвав «скорую», хотел бежать домой, но какая-то сила развернула его опять к тупику.
Леха спотыкался о шпалы, на ходу срывая листья лопухов и пеленая ими окровавленную ладонь. Над головой теперь гремело: «Внимание службам! Человек в тупике…» А вскоре темноту возле рельс прокололо слепящее шило «скорой».
2
Вернувшись в общежитие, с заклинившей диафрагмой огромных испуганных зрачков, Леха разбудил напарника. Тот хоть и выпил в одиночку вторую бутылку вина, но спал чутко:
– Вот хорьки поганые! – прогудел он сипло. – Такую бабу загубили!
Лехе стало немного легче от живого голоса.
– Как думаешь, жива будет?
– Помрет, наверно. Куда ей такой? Оно и к лучшему. – Помяв подушку, еще добавил: – А я уж думал, тебя где загребли. Смой кровищу-то!
Скоро он вновь, теперь уже спокойно, уснул. А Леха умылся, лег и ворочался в кровати до посерения окон. Не выдержав бессонницы, он опять растолкал напарника:
