Они вместе придумали «геодезию». Всякие студенты, читающие книгу на солнцепеке, или художники с этюдниками, пишущие даль через огород, давно уже вызывают подозрение у сельских жителей. Наркоманы одолели! И хоть мак запрещают сажать, его все равно прячут меж подсолнухов или в малине, потому что нужен в стряпне. А за подозрительными зырят особо. Но Женька с Ольгой свободно шагали по деревне: он нес треногу и ящик с разбитым нивелиром, она – геодезическую рейку с красными и черными трехзубчатыми гребешками. Через плечо полевая сумка. Вот засекли, бывало, грядку. Не спеша подходят отдохнуть на лавочке у калитки. Из нее быстро появляется дедок в майке и валенках, лопатки как два горба:
«Что, дорогу будут пролаживать?» Про дорогу врать опасно, слишком больная тема. «Та нет, диду, – отвечает Женька, он с такими стариками как тимуровец. – Площадку будем размечать за деревней. Практика у нас». – «Практику надо знать», – соглашается старик. «Диду, можно водички попить?» Заходят в дом, вынимают колбасу. «Что ж вы с холодной-то! Сейчас чаек согреем!» Садятся за стол, мол, как жизнь тут у вас? «Опять смутили деревню!..» – «Колхоз чего выращивает?» – «Овец держат». – «Богато?» «Овцы, как львы, – дедок хитро улыбается, – клок шерсти на хвосте да клок на загривке!»
Почаевничали. На двор сходили. В огород заглянули: хороша грядка. Собаке колбасы бросили. «Обронили» за черемухой карту. Вечером вернулись за ней, заодно и поужинали. Колбаску собаке уже с димедролом… Дождавшись ночи, подкрались к дому, приникшему и опасному, как блиндаж. Перемахнули через забор, не узнавая дневных ориентиров. Как водится, пнули что-то звонкое. Замерли, мысленно втягивая в себя пролившийся звук. Вот и заветная грядочка. Женька срезает головки, она промакивает бинтом, затем срезают под корень и опять смачивают. Но бывали случаи, когда ладонь нащупывала лишь свежую щетину: кто-то срезал мак перед самым носом!..
Ольга вернулась в комнату. «Обезьяны» молчали и выжидали. На лицах тупая нервозность: мол, хотят надуть. Их присутствие начинало бесить. Особо раздергалась подружка Юрика, девочка с рыже-белой челкой. Ее бы довести сейчас до истерики, нахлестать по щекам да отправить домой. Сегодняшний укол – лишь новая галочка на ее разлинованной, как школьный дневник, жизни.
Ольга вспомнила себя шестнадцатилетней, когда укололась впервые. Пригласил Женька выехать с компанией на реку. Ночь, костер, в воде дрожат отраженные звезды. Женька колдует над закопченным котелком, словно совершает какой-то обряд. Это было так романтично, загадочно и страшно! Потом она помнит себя откуда-то со стороны: как лежала на берегу, на всасывающем песке, выловленная из невесомой мути звездной сетью…
– Оля, – послышалось из кухни.
– Ну что, сделал? – вошла она.
На столе стояла банка с раствором. Женька откидывает со лба мокрые волосы:
– Засада!
– Глюки не кончились?
– Выдохся я, Оль. Давление снаружи растет, а своего противу не хватает!
Женька пучит воспаленные глаза, они у него белесые, с коричневыми крапинками, в желтых густых ресницах, похожи на лопнувшие стручки бобов.
– Мне бы отлежаться сейчас в горячей ванне дня три. Пусти меня в свою квартиру. Кумар собью!..
– Ты ж знаешь моих соседей, – Ольга не спускала глаз с заветной банки. – Они и так пишут каждый день.
– Пусти! Я уже на улице свою голову ловлю. Меня в психушку отловят…
Ольга понизила голос:
– Вторяка мог бы «обязьянам» сварить, – она со злостью показала на ведро.
В кухню ввалился Юрик с командой: «Вы чего здесь притихли?» (Боже, как устала она от резких движений, шума и голосов!) Женька накрывает ладонью банку с раствором. И, не замечая молодняк, говорит Ольге:
– Ты колоться будешь?
Она понимает, что это подначка не для нее, но все равно заводится и кричит:
– Буду!
– Зачем?
– Чтобы тебе меньше досталось.
– А я сегодня откажусь! Совсем ни грамма. Ты сможешь обойтись без «кайфа»? – Он повернулся к пацанам. – А ты? Иль ты? Кто рискнет вместе со мной?
Женька завел свой коронный прикол: выколачивать душу из молодых придурков. Его метод – унижение. Но в бобовых глазах чувствуется, что он сам на докате.
– Ну что, хлипки? Еще не начали колоться по-настоящему, а уже боитесь пропустить разок. А при большой дозе что с вами будет? Вы же сдохнете!.. Ты, дурочка, – крикнул он двухцветной челке, угадывая желание Ольги, – куда ты лезешь? Сходи лучше в мужскую общагу, для здоровья полезнее…
Лицо у него было бледное, предсмертное. Однажды только видела она Женьку таким. Когда в деревне их опередили несколько раз на грядках, он пошел по огородам напролом! На виду у всех перелазил через плетни, падал, полз на карачках, срывал где-то мак и совал с корнями за пазуху.
Юрик дернулся было: «Ага, вы б на пару все вмазали!» Но Женька осадил его:
– А ты, писарь, выбрось свою тетрадь. А то отравишься! Пока рядом не стоишь, не усвоишь. А показывать вам никто не станет, так и будете шакалить или таскать мешками за одну вмазку.
Теперь «обезьяны» согласятся на меньшую дозу. Ольга больше не выдерживает: «Ну, хватит, гад!» Шприц всасывает коричневую жидкость со чмокающим звуком мокрого песка… Черви в костях начинают дохнуть и сыпаться.
В «кайфе» все хорошо и спокойно. Луна за окном превратилась в голубую крысу. Но к ней нет страха и брезгливости. Хочется погладить ее рукой. Крыса разгрызает Млечный Путь, как ноздрястый сыр. В голове у Ольги радостное возбуждение, какое, наверно, испытывает философ на подступах к ключевой мысли его учения. Если крыса поедает запасы человека на земле, то почему бы не позариться ей на духовную пищу неба? Голубые крошки от сыра повторяют контур животного. Получилось новое созвездие – Голубой Крысы.
Ах, как здорово! Похоже на ходьбу в воде: вначале на мели, прохлаждая ноги. Затем глубже, изгибаясь в поясе, и уже холодок в животе. Наконец, под горло, продавливаясь вперед стиснутой грудью.
Ольга попадает в душную темноту, изрезавшись до костей о разбитое стекло. Но крови нет, только холод в ранах. Приглядевшись, она замечает, что обступившая ее темнота густо населена. Лиц не разобрать, но все люди вокруг кажутся ей странным образом знакомы: по форме головы, по запаху дыхания и кожи. Если сейчас вспыхнет свет, то она или сильно обрадуется, или очень испугается. Еще Ольга чувствует, что кто-то ищет ее в темноте, неприятный и клейкий, как если б в автобусной давке прижимался развернутым фронтом незнакомый похмельный мужик. Он преследовал Ольгу, рылся в завалах тел совсем рядом, и его липкие руки уже коснулись несколько раз ее волос. Сама она тоже бредет, тоже ищет кого-то, напряженно и безответно, поддаваясь общему движению и страху быть настигнутой. Знакомый из детства силуэт вдруг бросает на нее белую тень, как всегда заставляет тревожно вздрагивать душу, но тут же гаснет, удаляясь… И она тоже удаляется все дальше от берега. Вода заливает ее лицо.
