– Тихо, – оборвала вдруг Катя и стала напряженно вслушиваться в звуки тайги.
Шумели ручьи, соловьи надрывались. Теплые сумерки ложились на землю.
– Слышите? – спросила она, но, поняв, что ее не слушают, поставила локти на стол и уткнулась в ладони подбородком.
– Одичала ты тут совсем! – Буча лег у костра на принесенные им поленья.
Шмель отложил гитару; он встал и обнял девушку, вернее, прижался к ней одним боком, потом другим, как будто таким образом пытаясь избавиться от своей боли.
– Все, Саня, – громко произнес Буча, чувствуя, что иссякает их кураж, – забираем мы у тебя девку!..
Он окинул хмурым взглядом часовню, встречая в ней единственное тому препятствие, потом домик, и смачно дунул в их сторону, словно посмеиваясь над тем, что все эти хлипкие постройки держатся только на честном слове.
А Саня дивился, как странно вела себя Катя. Он и сам теперь странно улыбается, слушая ее голос, и смущается, когда Буча выпытывал: «Вы хоть спите вместе?»
Луна поднялась высоко над пихтами. Ее рыхлый край слегка дымился, как пепел от костра.
– Тащи баян, Катюха, – Шмель ковырял вилкой в банке с тушенкой. – Играй мне «Прощание славянки»!
– Уходить собрался? – чуть капризно спросила Катя, потом таинственно добавила: – А то услышишь сейчас музычку, и быстро вернешься!..
– Играй! – не понял намека Шмель. Но с досадой посмотрел куда-то в сторону.
– Не могу! – заупрямилась Катя.
– А что так?
Буча раскурил трубку:
– Ломаешься коряво! – крикнул для затравочки.
Сегодня он был явно не в духе, все это понимали и даже чувствовали, что настроение Паши катится под гору независимо от них.
– Сказала: не буду!
– Ну хоть объясни, – попросил Шмель устало. Ему и самому уже ничего не хотелось.
– Машка не дает! – призналась Катя неожиданно. – Дразнит меня, зараза!
Саня догадался, что она сказала это нарочно, чтобы завести сдувшегося мужика. Не могла же, на самом деле, быть между Катей и медведицей такая женская связь!
Буча свалился с поленьев, уткнулся лицом в траву и как-то странно завыл. А Шмель достал из рюкзака ружье. Тряхнул им как погремушкой и положил на стол, сдвинув со звоном стаканы:
– Играй! Сейчас посмотрим, что там за поклонники!
Соловей придержал стаканы.
– Чем заряжено-то? – спокойно поинтересовался он, рассматривая железный гребешок курка.
– Попугать, – Буча поднял лицо, мокрое от росы, махнул рукой и чихнул так, что поднялась зола с краю костра.
– Давай! А то я сам вам тут сбацаю!..
Катя принесла баян, покачиваясь на каблуках.
Саня видел, как мучительно ей сейчас носить старую юбку вместе с красивыми сапожками:
– Не стреляй только!
Девушка отстранялась от Шмеля потому, что не нравилась себе сама.
– Беги, дура! – Она заслонилась баяном и растянула бархатные мехи.
Во влажном воздухе раскатились тоскливо-нахрапистые звуки марша. Шмель зашел к ней со спины и попытался распустить толстую косу.
– Тихо! – остановила его Катя, мотнув головой, так что густые волосы сами рассыпались по плечам. – Слышите?.. Звук такой – на арфе своей играет!
Минуты две ничего подобного не было слышно. Но вот из тайги донесся странный щипковый треск, похожий на звук выдираемых из доски ржавых гвоздей.
– Что это, Саня?
– Да в соседнем логу сухую березу переломило, – откликнулся Соловей, – и от комеля расщепило нижнюю половину. Ну, она и дерет эти щепки, будто подыгрывает…
– Цирк! – со злостью засмеялся Паша. – Вам в цирке выступать: Катюха на баяне, медведиха с барабаном, а Саня с шапкой по кругу!
В другой бы раз и посмеялись над его шуткой, но теперь чувствовали, что не ту арену видит он и вместо забавной суматохи намекает на что-то очень неприятное.
– Играй еще! – Шмель взял ружье, вглядываясь в просвет меж деревьев. – Сильней!
– Я боюсь! – крикнула Катя, боязливо посматривая на ствол ружья. – Попадешь в кого-нибудь!
– В кого? В Саниного призрака?
Шмель оглянулся на хозяина избы. Соловей набирал поленья в сарае, потом сходил в дом и принес для Кати сидушку из пенопласта: лавка уже была холодная…
– А я видел однажды, как снимали шкуру с убитой медведицы, – произнес Буча тихо, стараясь сам себя успокоить. – У нее тело было чисто женское, только красное! Даже грудь на том же месте… маленькая такая.
Шмель выстрелил наугад. Отдача от приклада прошлась по телу и застряла в виске:
– Играй еще!
– Не буду!
– Я тебе денег дам!
– Не надо!
– С собой возьму!
Катя рванула баян, лишь бы не манил. Широко расставила ноги, обнажив колени: «Гип-гип, джу-джа-ляри! Гип-гип…» Сейчас она вспоминала клыкастую пасть через зарешеченное окно. «Давай, подруга, давай! – мысленно подзадоривала Катя». – Сбацай им!..
В ответ ей донесся глухой звук лесной арфы, похожий на треск рвущегося брезента.
– Смотри-ка, упорная! – удивился Шмель и опять куда-то прицелился.
Соловей поднялся и встал перед дулом:
– Не надо!
– Жалко стало?
– Кто прерывает удовольствие – долго не проживет!
Ого! Это он о ком? Шмель опустил лобастую голову, соображая, есть ли ему сейчас в чем-то удовольствие. Он понюхал край дула, жадно втягивая в себя пороховой запах. Вот как, пыжился всю жизнь: стихи и женщин искал!.. А Соловей, что он может знать о наслаждении? Но вот живет же с ним Катюха. Видно, знает! Потому как здесь каждый цветок, каждый зверек ему подскажет!
– Живет с бабой и не спит с ней!.. – насмешливо сказал Шмель.
– Правда, Саня? – переспросил Буча, показывая, что брезгует даже смотреть в его сторону.
– Наше дело.
44
В голове вспыхнула молния над Иисусом: еще недавно рисовал на иконе, вспоминая розовые жилки под женским коленом.
– Правда? – допытывался Буча с угрюмой сосредоточенностью человека, который держит в душе что-то болезненное и только ждет случая выплеснуть свою кипучую жижу. – Не могу я баб понять! Вот что она в тебе нашла? – крикнул он Сане. – Что она тут забыла?
Кате не понравилась грубость выпада.
– Нельзя Соловью, – Шмель обнял девушку; проворные волосатые руки сжали девичью талию. – Он постриг принял!
Катя вывернулась и спокойно взяла у него ружье:
– Ты хоть бы на одну бутылку – одну свечку привозил!..
