В странствии думаешь не о том, что имеешь, а что хотел бы иметь. Саня желал избавиться от тоски по напрасной любви. Но увидев вчера благостного охотника, протянувшего девушке записку, он понял, что не остыл еще…
27
В обители знали тайну кочегара Коли. И то, что он скрывал свое знакомство с Катей, только обостряло к ним интерес.
Виделись они редко и почти не здоровались словами. Кочегар молча, с поклоном, уступал девушке дорогу, провожая ее тоскующим взглядом карих глаз.
Перед столовой Коля всегда отряхивал свою одежду. Зимой чистил снегом, а грязные ледяные комки бросал подальше от следов Катиных сапог. За стол усаживался с краю, чтобы никого не испачкать. Тарелки с едой принимал от женщин на слух, не поворачивая головы и не поднимая глаз. Но все равно узнавал ее голос, как в детстве за слепым экраном телевизор, представляя себе ее руки, толстую косу, выглядывающую из-под платка. Даже на икону Богоматери смотрел он сквозь бельма своей тоски и различал только черты, схожие с Катей.
И вот вчера на службе сунул Кате бумажку. (Он и раньше пытался это сделать, но девушка отстранялась.) Катя молилась и не знала, как поступить: передать за свечной ящик как просьбу «о здравии» или?.. Мельком взглянув на кочегара, она спрятала записку в карман.
Кочегар стоял с нею рядом, сгибаясь в низких поклонах и касаясь ладонью пола так, будто черпал невидимую воду. Огонь свечей сушил ей глаза, а со дна души поднималось женское любопытство…
Придя на квартиру, Катя развернула бумажку.
Там был номер телефона и больше ни слова. Будто визитка! Мол, и так все понятно. По причине сестринского милосердия, уже усвоенного ею в монастыре, Катя взяла телефон и уже набирала первые цифры. Но вдруг подумала, что нужно бы угадать время его дежурства. Нажала кнопку отмены, испугавшись за себя…
Девушка глянула на икону, освещенную красной лампадкой, ища совета в мудрых глазах Богородицы. А маленький Иисус, сидевший на руках Матери, выдвинул вперед правую ладонь с двумя поднятыми пальчиками, словно говорил: не спеши.
28
В комнате отца Антония стоял деревянный столб, с въевшейся в трещинах угольной пылью. На толстом кованом гвозде висел старинный шахтерский фонарь.
– Ну как, – спросил батюшка, – осмотрелся?
– Место ваше не нравится, – признался Саня. – То ли дело в тайге!
Батюшка помолчал немного, видимо, вспоминая горные перевалы Тогуленка:
– Мы не выбирали! Здесь шахта была. А в ней часовня на большой глубине. Когда случился обвал, многие шахтеры спаслись, добежав до нее.
Он погладил черный столб своей крупной чистой ладонью:
– Шахтеры поднимались наверх с иконами в руках! Так что мы только вернулись на сие святое место…
– Женщины и церковь любят легенды! – не теряя куража, сказал таежный гость. Даже то, что церковь он поставил на второе место, говорило о цели его прихода.
Священник понял это и ответил как светский человек:
– Потому что в легенде заранее известен хороший конец. А путь до него всякий раз новый!
Саня подошел ближе к закопченным шахтерским иконам, с каким-то удивлением всматриваясь в темные лики. В монастырь часто приходили бывшие детдомовцы. В большинстве случаев они отличались особой суетностью.
– Мне поначалу не понравился голубой медвежонок на твоей церковке! – следил за ним настоятель.
– Я заметил.
– Да ты присаживайся, – он указал на стул.
– Табуретки у вас хилые, – вспомнил Саня.
– А потом прочел у князя Трубецкого об иконе: «Собор всей твари!» Так устыдился даже за поспешность свою.
Таежный отшельник пожал плечами в ответ:
– И меня простите, батюшка! Наговорил вам разного…
– Бог простит. Оставайся! А для меня исключений не надо! Если будешь добрее, то ко всем!
Саня заерзал, испытывая неловкость:
– Не смогу долго. Не получится! Воздуха мне вольного не хватает!
Отец Антоний поднял брови выше очков:
– Поживи, сколько сможешь.
– Я в тайге к безмолвию привык. А здесь прямо язык чешется! Со всеми поговорить хочу, – признался Саня. – Да боюсь, что мои худые мысли, вместе с раствором, в стены к вам влипнут!
Батюшка потер бороду. Седых волос в ней стало больше:
– Легенда о тебе, как телега впереди лошади, в спину тебя толкает! А сам ты еще не жил, не молился, не писал!
– Тогда и я, батюшка, скажу, – Саня поднялся. – Спрошу, вернее: по своей мерке храм-то строите? Для себя стараетесь?
«Верно, – подумал настоятель, – мог бы взять за основу проекта какой-нибудь суздальский или владимирский храм. Но свое дороже».
– Про каноны говорить не буду, – улыбнулся отец Антоний как-то по-свойски. – Ты сам возвел Богу не менее значимое!
И опять у Сани возникло ощущение, какое случилось во время вечерни: не смог он принять слова священника с открытым сердцем. Потому как привык всю жизнь скрывать свои чувства. Хотя не знал даже, от кого.
Настоятель положил ему труд: срисовывать карандашами библейские сюжеты.
Он выложил на стол пачку репродукций:
– Бумаги не жалей. Но ничего не рви и не выбрасывай! О чужой мерке рассуждаешь, вот свою поищи…
– Лучше я вам табуретов наделаю! – предложил Саня лишь для того, чтобы как-то возразить.
Батюшка снял очки, протирая платком толстые линзы. На лице исчезла суровость, голубые подслеповатые глаза смотрели добродушно, как бы говоря: всего видеть и мне не дано!
– Перестал чертить как в прежние годы, – посетовал он, – вот и слепнуть начал…
Архитектор по образованию, он создавал обитель по своим чертежам. И один представлял весь замысел монастыря, меняя по ходу проект: где-то добавляя высоту арочным окнам, где-то увеличивая или уменьшая выступы карнизов.
В обычной церкви, после службы и проповеди, батюшка мог уйти к себе домой. В обители же он был всецело связан горсткой людей, которые воплощали его идею. Для него были они – соль земли.
В строительстве отец Антоний отдыхал душой и стыдился того, что люди воспринимают эту работу как служение Богу. Будто бы настоятель, как прораб в день расчета, честно и полно заплатит им Божьей благодатью.
Послушники возводили стены, штукатурили и настилали полы в новых кельях. Они строили, полагая, что возводят Богом начертанное. А Саня догадался сразу, что архитектор снял мерку для чертежей со своей души.
Прожив уже несколько дней, гость из тайги заметил, что строительство монастыря идет так, будто это личное желание настоятеля. Другие священники почти не принимали участия в этом и даже, как показалось, подчеркивали суетность сего дела.
