– Здесь в каждом распадке – своя луна!
Туристы вытаскивали из рюкзаков продукты, подходили к столу и ставили на него водку и консервы.
– Саня, дашь мухоморов на закуску? – спросил Шмель, глядя усталыми глазами. На его желтых щетинистых скулах, цвета старой слоновой кости, играли красные отблески огня.
Хорохорится перед девчонками. А ему бы отдышаться, припасть к тайге как к лекарству, почувствовать целебность здешней воды, воздуха и всего того, чему радуется и к чему тянется всякое живое существо.
– С водкой нельзя смешивать! – предостерег Саня.
– Ты это призраку скажи!
Шмель смеялся над призраками, потому что сам боялся оказаться среди них. Боялся, что скоро станет тенью своей былой силы:
– Я кошелки таскал – лошади оборачивались! – Пришел он больной, но не сдавшийся, с хмельной одышкой и лихорадочным блеском в глазах.
– Ну, вот и отдохни теперь.
– Кто колбасу так гнусно порезал? – спросила девушка в шляпе-накомарнике.
– Я, – ответил Шмель с вызовом. Затем взял апельсин и протянул девушке. – В тот момент я думал о тебе!
– Сейчас уйду!
Саня вспомнил детдомовского сторожа:
– И кто вас гонит-то, салапаны? – Он щурился на огонь.
Остро запахло коркой апельсина.
Сомлевшие туристы жались к огню, и было видно, что никакая сила уже не сможет поднять их сегодня. Один только Шмель не хотел затихать:
– Саня! Мы сейчас видели за тоннелем дымок какой-то: рывками появляется! Недалеко от того места, где Пашка головой ударился! И не костер, и не пар…
Соловей поднял голову, словно находя в ночной тайге какие-то свои знаки; пожал плечами: «Родничок, наверно…»
Девушка в шляпе бросила на него разочарованный взгляд: он не был похож на отшельника в ее понимании, который вещает на всю округу, как ночной филин. Саня так же, как все, принюхивался к запаху каши в котелке, так же тянул руку за своим стаканом.
– Трубку забыл! – спохватился Буча, вынув из костра палку с огненным наконечником. – Каждый раз, как собираю рюкзак, так жена стоит рядом: возьми это, уложи то! И каждый раз из-за нее что-нибудь забываю!..
Никто не обратил внимания на его слова о жене, только Соловей запомнил их и приберег, как убирал мусор после гостей на следующий день.
Поужинав, туристы потянулись в дом, прихватив подмышкой спальные мешки.
Достав из рюкзака свой спальник, Буча удивленно пробормотал: «Во фигня какая!» Немного помедлив, он вынул из мешка боксерскую перчатку:
– Жена подсунула! Вот дура!.. Приеду, подвешу вместо груши!
– Вторую перчатку для себя оставила! – смеялись над ним ребята, вспоминая сейчас свои мягкие домашние постели.
Шмель вытряхнул палатку из чехла и раскинул ее на поляне, недалеко от часовни.
Трава оказалась влажной, уже выпала роса. Саня помогал ему распутывать веревки. Девушка в шляпе-накомарнике шарила рукой под днищем, вынимая мелкие камни и ветки:
– Как вы живете тут? – она спросила капризно, желая показать, что и одну-то ночь с трудом здесь выдержит.
Когда спрашивали, как он может жить в тайге один, Саня слышал другой вопрос: что станет с его часовней в будущем? Такой беззащитной и недолговечной казалась она людям.
Случайно задев девушку плечом, Саня вспомнил про Катю. Он резко встал и вернулся за стол.
– Сколько прихожу, ни разу не видел его молящимся! – Шмель откинул со лба длинные волосы.
А Саня потирал плечо, будто открывая в месте случайного касания какие-то новые ощущения.
– Может, кому нужнее! – ответил он и сразу почувствовал неловкость за то, что девушка приняла это на свой счет.
– Без благословений обойдемся! – Она повесила шляпу на альпеншток и скрылась в палатке, быстро застегнув змейку.
Молодая еще: на всю жизнь не загадывала; ей хватит одного похода, даже одного вечера, чтобы сомлеть, размякнуть, расплавить душу и залить ее утренним расставанием в холодную форму горных хребтов.
– Иди быстрее! – раздался из палатки капризный голос. – Что я одна буду спальники греть?..
Луна поднялась над верхушками деревьев, освещая на столе початую бутылку и открытые лопоухие банки. Нетерпеливо колыхалась палатка. Шмель налил водки и подсел к Сане.
Ему не хотелось никуда идти.
– Не верю я тебе! – сказал он громко и дурашливо, так чтобы слышали в палатке.
Не верили Сане многие: потому что в суете не видели в нем быстрой благодати, не получали каких-то легких и верных навыков просветления души.
– И не надо.
Палатка затихла.
– Зовут тебя призраки-то? – допытывался Шмель, выдохнув в пустой стакан свою горечь. – Меня вот уже никто не зовет!..
У каждого человека есть свой оберег, который может прийти на помощь в любом виде. Например, в образе цветка, медведицы или призрака, важно только верить в это:
– Ты просто не узнаешь их!..
– Земля скинет нас однажды, как козявок! Всех чохом сбросит! – Разморило Шмеля от водки и огня. А было время: ночь напролет пел под гитару!
– Ты будто хочешь этого? – удивился хозяин.
– Всех, понимаешь ты, всех скинет! – ерепенился Шмель. – И твои дела, и мои в одну кучу смешает и вычешет, как собака блох!..
– Ну, ты скоро?! – опять раздался нетерпеливый голос.
Шмель ушел, как будто и впрямь сгинул. Палатка затихла.
Саня поправил веревки на распятии, их зачем-то дергали туристы. Ему стыдно было за свои мысли, может быть, посланные как испытание; и все же у него была защита – его часовня. А его ровесника Шмеля жизнь несет куда-то угарно и безрадостно. Хотя и зависть тоже была на их заблуждение, на их упорство не замечать свою нелюбовь. Ясность души, с какою Саня возводил часовню все лето, вдруг утомила его.
Вообще, на всю жизнь ума не напасешься.
И бывают моменты, когда разум должен ослаблять ремни. О чем мечтал, к чему стремился – в миг тоски все кажется долгим. А тут, совсем близко, манил голос, в котором так явно слышались Катины родные звуки.
Утром он пил чай один. Туристы еще спали.
Туман поднимался от реки и ластился у подножия огромных пихт. Сане хотелось разделить свою радость с любимым человеком! Его образ проступал в утреннем тумане, как Магдалина в скитающейся где-то Кате.
Он изредка поглядывал на тропу, забравшую у него столько дорогих людей.
Этой осенью приходили из монастыря батюшки на освящение часовни. И пусть не сказали они главного, но все равно понял Саня, чье сердце указало им дорогу!
В конце сентября днем еще ярко светило солнце, а на рассвете землю осыпал сизый заморозок. Утром приходилось одеваться с запасом, а в полдень снимать лишний свитер, чтобы не вспотеть при ходьбе. В это время легко простудиться: нет у человека меха, какой дает природа зверям.
