– Мы не можем судить об этом объективно.
– Правда о Христе все равно бы пришла к нам, – сказал Соловей упрямо.
Гадкий сверчок заскрипел в мозгу:
– Пришла бы…
– Да, только просеянная через лес! Как крики Беслана до каждого дойдут!..
«Юродивый!» – мелькнуло в голове философа. Только сейчас это вызвало у него суеверный страх: ведь вышла же часовня из голубого медвежонка! Какие еще сбудутся пророчества? Видимо, они такие и были, эти юродивые: люди, которые живут не для себя. Скорее всего, в них непомерно был развит какой-то высший инстинкт самосохранения человечества.
Оглядывая Саню почти брезгливо, он искал подтверждение своим мыслям: да, не ангельского вида! Рваный, грязный, более похожий на трубочиста того мифического горнила.
Уходя в поход, Сергей Иванович наказывал беречь баян.
– Буду медведицу учить! – провожал его Саня.
– Надеюсь, что она не встретится нам по дороге, – шутил преподаватель, скрывая тревогу. – А то, может, ей еще ноты понадобятся!..
Вереница туристов поднималась по склону.
Сергей Иванович шел впереди, опустив голову вниз, и видимо радуясь тому, что никакая шальная весть не прервет уже его спокойствия.
23
Проснувшись, как обычно, на рассвете, Саня вытянулся на нарах, отгадывая таежные звуки: листья то падают на крышу или дождик идет?
Он приподнялся на локтях, чтобы глянуть в окно.
Меж темных силуэтов деревьев только-только появился мутный просвет. Вставать не хотелось, не чувствовал в душе сил. Тех, что нужны были для задуманного дела. Он опять задремал под непонятный шум. Но затем, уловив возникшую тишину и тонкий свет сквозь ресницы, открыл глаза.
Теперь уже явственно серебрились за окном боярские рукава пихт, тропил по склонам слоистый туман, виднелись низкие облака, и между ними – приоткрылось сонное, непонятное еще небо. Сегодня Сане приснился сын. Его мальчик лежал в больнице, с обидой на отца.
Саня резко скинул одеяло и вышел из дома.
На холодной земле выделялся серый круг с мокрыми угольками. Верный друг – походный чайник – висел на перекладине, продрогнув за ночь. Седой пепел на его черных боках обдувался свежим ветерком.
Рядом с костром на земле лежал березовый крест. К перекладине привязаны веревками грубые заготовки.
Неделю назад Саня был в городе и заходил к сыну. Бывшая жена выставила в коридоре стул и надела на него чехол, морщась от запаха черемши. Саня привез ее целый мешок, вывалил на кухонный стол: поешьте, мол, витамины! Его природная услужливость всегда раздражала жену. А в тот день приняла как издевательство.
Всю жизнь она делала вид, что мучилась: «Я с тобой, как мать-одиночка!» Жена работала крановщицей на заводе и отличалась редкой чистоплотностью. В кабине ее крана были занавески из тюля, пластиковые розы за панелью управления, бархатная подушечка и даже синица в клетке.
Только с рождением сына Саня понял, что преданность к семье закладывается с раннего детства. Еще сторож детдома говорил: «Бери щенка сразу после мамки. Бродячих никогда не приручишь!»
Саня в своей семье чувствовал себя, будто подобранный уличный кот. Он болел вирусом одиночества. И даже завидовал родному сыну, когда ласкал его. Поэтому сынок рос тихим и скрытным, недобирая витаминов счастья.
В Сашином детстве многое было запретным. И он умел только запрещать. Не получилось любить даже в ответ, подражая детской душе: «Папа, я возьму твою любимую кассету Высоцкого?» Порой он удивлялся про себя, что его называют отцом – самым жгучим словом детства: «Не тронь, не надо, а то сломаешь!..» Сын рано научился стыдиться отца, отворачивался при разговоре, немел душой.
Мальчику должны были делать операцию: та же грыжа, на том же месте, что и у Сани в детстве.
«Мне тоже ее вырезали, – подбадривал отец. – Как раз в твоем возрасте!»
«Больно это?» – недоверчиво спросил сын.
«Интересно даже, – Саня поправил чехол на стуле, чтобы занять руки и не пытаться обнять насупившегося мальчика. – В больничке все по-домашнему!»
«Ага! – захлебнулся сын обидой. – Больно будет! От тебя все! Все несчастья…»
Во влажном воздухе пахнуло дымком. Робкое пламя лизнуло огрубевшие ладони, расширилось и стало прореживать пучок сухих веточек, превращая его в красный огненный клубок.
Пихты зябко приподнимали ветви от дыма.
В нутре чайника проклюнулось первое слабое сипение. Саня подкинул новых веток.
Дым от костра стелился по влажной согнувшейся траве, уходя в дальний распадок, откуда поднималось мутное белесое солнце. Его первые лучи блуждали в голубой пелене тумана и застревали в буреломе.
Сидя у костра, таежный художник вырезал из медвежьей березы то, чему боялся дать название. Даже наедине с собой. Будто оно оживет раньше, чем Саня успеет закончить.
Он прилаживал шершавую, плохо отесанную фигуру к кресту, удивляясь тому, как березовый изгиб напоминал человеческую грудь при полном вдохе.
Саня оглянулся, услышав у реки какой-то странный звук. Никогда в жизни за делами его не было присмотра. Начиная с родительского и вплоть до Божьего. И теперь никто не мог окоротить его дерзости!
Он вырезал распятие. Под каждой тонкой стружкой, осторожно отделяемой резаком, пытался узнавать на ощупь – кончиками пальцев – родные черты.
Грубый обтесыш лежал на коленях.
С нежностью и опаской прижимал Саня ладонь к тому месту, где сегодня должны были оперировать сына. Заглаживал шершавости немеющими пальцами, и ему казалось, что боль выходила на поверхность изваяния. Приложив ухо к деревянной груди, он посылал свои силы в больничную палату, улавливая в маленькой трещине токающий звук, похожий на пульс.
Распятие получилось безбородым, жилистым и диковатым.
Но Саня смирился пока, считая, что это грехи его повисли на березовом кресте! И самый большой из них – продолжение безотцовщины. Сына родил и начал воспитывать он прежде, чем осознал себя. В то время ему казалось, что отца достаточно просто иметь рядом. И это уже счастье. Но отец не икона. Гораздо позже понял он, что сын дается мужчине, чтобы дотерпеть, долюбить, долечить родовые травмы.
Вина перед сыном примирила Саню со своим отцом. В березовом изваянии он пытался по-своему соединить самое дорогое, мучительное и неизвестное – отца и сына!
24
Детдом был обнесен высоким забором.
Только из окон второго этажа видна была опушка леса с высокими сторожевыми соснами. Детям казалось, что за этими шершавыми стволами зияла тревожная пустота, населенная призраками их прошлой жизни. Ведь у каждого ребенка были где-то мать и отец. В памяти Саши часто возникал другой лес и гул поезда за окном: он когда-то жил в маленьком домике рядом с железной дорогой…
