Когда мы с женой приезжали в гости в Быстрое (она ежегодно бывала там, чтобы встретиться с сёстрами, племянниками, сходить на кладбище, поклониться праху родителей и всех усопших родичей), то всякий раз, как по заказу, натыкались на Федьку: его усадьба была крайней со стороны тракта. А невдалеке, через дом, усадьба его тётки Евгении. Бухой, весёлый, с улыбкой от уха до уха, Фёдор сразу лез целоваться и для приличия приглашал в гости, а Нина отвечала заученной стереотипной фразой: «Приду, когда будешь трезвый».
Так что племяш мог не опасаться невзначайных гостей: трезвым он никогда не бывал.
В последние годы Фёдор работал заготовителем коопзверопромхоза, его база располагалась где-то за Иркутом, у него на подотчёте числились немалые материальные ценности: продовольствие для шишкарей, охотников и сборщиков ягод, охотничьи припасы, кой-какие промтовары. А контингент заготовителей жуликоватый, всё это в основном бичи, бродяги, голь перекатная. Работёнка нелёгкая, ответственная, как Федя, будучи всегда пьяным, справлялся со своими обязанностями, как отчитывался, ума не приложу. И хватало ли ему зарплаты на беспробудную пьянку?.. Может, и не хватало. Родную тётку, престарелую старуху Аграфену, обидел в ту трагическую осень варнак-племянник: три ведра брусники взял, обещал расплатиться сахаром, но ни денег, ни сахара она так и не получила.
Со второй женой, родившей ему славного мальчишечку, Фёдор не жил по-семейному, по-настоящему, одним домом, фактически она была одной из многих, с кем он имел интимную связь. То она приезжала к нему из Култука ненадолго, то он к ней заскакивал мимоходом на ночку. Был случай, она приехала с матерью своей, и, как водится после обильных возлияний, все попадали и уснули, двери по деревенской беззаботности не заперли. А утром вошедший отец Фёдора обнаружил в изумлении, что сын его спит не с женой, а с тёщей! Под пьяную руку он огулял их обеих!.. Эта жена родила Феде сына Серёжку.
Года за два до трагедии, в возрасте 40 лет, Фёдор женился на приехавшей из Ангарска фельдшерице Любе. Кончились пьяные оргии и кража чужих жён, красивая, волевая, деятельная фельдшерица не побоялась сразу взвалить на себя заботы о домашнем хозяйстве. Молодые завели корову, свиней, кур. Рачительная хозяюшка наготовила солений, варений, стала матерью не только своему пятнадцатилетнему сыну, но и федькиному Серёжке. На такую жену беспросыпному забулдыге надо бы Богу молиться да радоваться, что кончилось его беспутное безобразное холостячество. Однако же Феденька остался самим собой, укрощать свой дикий нрав и пагубные замашки он и не помышлял. Люба понимала, что отвадить неукротимого Фёдора от пьянки полностью ей не удастся, но требовала, чтобы по приезде домой из тайги он воздерживался от треклятого зелья. Но куда там! Не могла никак она с бузотёром совладать. Если Люба прятала бутылки водки, Фёдор избивал её, вынуждал отдать «злодейку с наклейкой». Колотил изверг жёнушку и на почве ревности, вернее, бреда ревности. А может, причина ревности крылась не в психически ненормальной подозрительности, а в том, что сексуально распущенный Фёдор не верил в супружескую верность Любы и терзал жену, так сказать, для профилактики, чтоб не вздумала согрешить, чтоб знала: он всегда начеку и готов за измену на крайние меры?.. Бог весть.
Всякий раз после очередной лупцовки Люба уходила из дому, поселялась временно в медпункте или у кого-либо из одиноких старух. Мерзавец, проспавшись, валялся у неё в ногах, вымаливал прощение, но вскоре всё повторялось. Доброхоты советовали Любе уйти подобру-поздорову от Фёдора, добиться в поселковом совете своего жилья или арендовать какой-либо пустующий дом, чтобы никак, ни в чём не зависеть от неуправляемого, неисправимого Фёдора и встречаться с ним как с любовником на своей жилплощади. Не послушала бедняжечка умудрённых жизненным опытом людей, за что и поплатилась жизнью.
На этом, перед самой концовкой, следует прервать повествование и поведать о родном брате Фёдора – Николае.
Николай Бачин от другого отца, от местного жителя Дмитрия Максимова, скромного, мастеровитого, работящего, короче говоря, от обыкновенного, нормального русского мужика, который дело знает, но и от рюмки винца никогда не откажется. В возрасте двух лет младенец Коля переболел столбняком, на грани жизни и смерти был, но жив остался, однако же последствия этой страшной болезни оказались навсегда неизгладимыми, сказались и на физическом, и на умственном, и на психическом развитии. Коля во всём отставал от сверстников, рос робким, пугливым, застенчивым, медлительным, несообразительным. Картавил так сильно, что с трудом можно было понять, что он лепечет. Одним словом, по всем статьям навсегда остался ущербным, болезненным, обиженным судьбой.
В школе с его картавостью долго и упорно боролись учителя, и Коля мало-помалу, будучи прилежным учеником, стал говорить внятнее, но до сих пор слушающим речь Николая кажется, что его рот набит кашей, он её не проглатывает и не выплёвывает, удерживает для чего-то во рту и одновременно говорит, развесив толстущие губы, а потому произносимые слова наползают одно на другое. Так брюзжит, так бунчит пьяница с глубокого похмелья, едва ворочая языком. Учился Коля очень старательно, но поскольку с младых ногтей был обижен Господом Богом, поскольку не обладал и малой толикой способностей и преимуществ своего старшего брата (Фёдор был на пять лет старше), тянулся еле-еле, на тройку с минусом, однако во второгодниках не числился. За безупречное поведение и образцовое прилежание учителя жалели Колю и всякий раз переводили из класса в класс. Коленьку жалели всей деревней, как «Богом убитого», безвредного, «послухмянного».
В Быстром тогда действовала только начальная школа, начиная с пятого класса Николай учился в Култукской средней школе, жил, как все иногородние, в интернате, помогал истопнику колоть и таскать дрова для топки печей, чем заслужил уважение и любовь истопника и комендантши. Приезжая на воскресенье к родителям, соскучившийся за неделю по всему здесь сущему и по людям, и по таёжным увалам, Николай в порыве чувств целовал, как родных, всех подряд, кто встречался ему на улице. И когда стал вопрос, учиться ли троечнику после восьмого класса дальше, сам директор Култукской школы приехал в Быстрое к родителям и сказал твёрдо: «Пусть Коля окончит десять классов. Коля молодец. Все бы так старательно учились!»
Ни в какой техникум или училище после десятилетки Николай поступать не поехал, мать не пустила. Да он и сам не рвался никуда, понимал, по-видимому, что из-за своей заторможенности, покладистости и незлобивости сразу станет «мальчиком для битья», мишенью для любителей поиздеваться над беззащитным, непохожим на окружающих. Да и знаниями он никогда не блистал, так что вряд ли выдержал бы самый малый конкурс. Нет, не стоило рисковать и ехать бог знает куда и зачем.
Но от армии не откажешься. Подошёл срок, и, хочешь не хочешь, отдай кесарю кесарево. Районная медкомиссия признала парня годным к строевой службе, психиатра, должно быть, в её составе не было, да и отчаянный недобор понуждал эскулапов не больно-то копаться в недугах призывников. Делать нечего, надо отрывать от сердца кровиночку и отправлять под начало командиров на призывной пункт. По полной форме Дмитрий с Татьяной устроили проводины, попировали всем околотком, всплакнули, взгрустнули, послали Коленьку выполнять священный долг гражданина, стали ждать вестей от сыночка. А сыночек вскоре воротился назад как негодный к воинской службе! В чём дело? Почему рослого и крепкого, рукастого и ногастого деревенского парнюгу забраковали?!
