Существует много способов запастись сенцом на зиму, а именно: договориться в колхозе накосить сено из половины (то есть 20 копён поставить колхозу, 20 – себе); дать взятку председателю колхоза или бригадиру, или лесообъездчику и получить покос; косить воровски помаленьку, по копёшке-другой, и выдёргивать домой незамедлительно на коне, на тележке или матрацовками; косить в лесу на крохотных полянках, куда не заглянет колхозный бригадир, и вывозить по возможности скорей; косить и возить траву домой, сушить её во дворе и близ дома, на обочине дороги (это реально в том случае, если имеешь быка или лошадь), купить у бригадира колхоза втайне от всего мира сено в колхозном стогу и вывезти его ночью машиной: украсть сено у колхоза или у своего брата-частника. И весьма затруднительно сказать, какой из этих способов наилучший. Любой из них требует и материальных, и физических, и психических затрат, потому что неизбежно приходится кривить совестью, ловчить, хитрить, выворачиваться, выкручиваться, играть в кошки-мышки с Уголовным кодексом. Но ежегодно люди как-то выходят из нелёгкого положения. Нужда, как говорится, научит калачики кушать.
Плотник Иван Милушкин подрядился в Зыряновке заготовить сено из половины. Для его прямой натуры это единственно законный, достойный и, следовательно, единственно возможный способ. Прохиндействовать, пихать взятки противно, пакостно, а уж воровать и вовсе немыслимо, недопустимо, с детства приучен честно зарабатывать свой хлеб.
На покос Милушкин уходил обычно вечером, после работы, плотно поужинав, и с остервенением вкалывал до темноты. Июльские ночи короткие, тёплые, с мелодичным, нежащим душу птичьим пересвистом. Натянет Иван телогрейку, прикорнёт часа на три тут же, в копне ещё не просохшего, вяленого ароматного сена и, едва-едва забрезжит рассвет, опять на ногах, опять без устали, точно машина, помахивает косой, справа налево, справа налево.
– Ж-жих! Ж-жих! Ж-жих! – свистит коса.
– У-ух! У-ух! У-ух! – радостно стучит сердце в груди.
– Тук-к! Тук-к! Тук-к! – бьётся, перекликается с ним горячий ток крови в висках.
Мускулы рук и плеч то ритмично расслабляются во время замаха, то взрывчато напрягаются, обеспечивая очередной удар. А всё вместе это напоминает песню, хорошую, звонкую песню, взмывающую в поднебесье, песню, которую хочется петь бесконечно долго.
Пока встанет солнце, вдоволь Иван намахается. Живот к самому позвоночнику утянет, бывало, а позывов голода нет как нет: работа так захватывала, что, казалось, ничего не нужно, ни сна, ни отдыха, ни еды, ничего не нужно, кроме этого победного безостановочного движения, движения самодовлеющего, завораживающего резким злым свистом косы, печальным шелестом падающей травы и гордым сознанием важности свершаемого труда. Но уже пора было возвращаться домой, спешно завтракать и топать в контору на разнарядку.
А Елена, жена, ворошила, гребла, копнила. Ей на работу не ходить, так она на колхозном лугу целыми днями пропадала, обгорела на солнце, чёрная, как негритянка, сделалась.
Но без неприятностей, без нервотрёпки на сенокосе никогда не обходилось. Вот и нынешним летом две готовенькие копны утащили, слямзили соседи-сенокосчики, свои же поселковые, на тех же условиях косившие сено. Подкараулили момент и уволокли, сметали в свой стог, теперь поди попробуй узнай, кто. Бранились Милушкины, выговаривали всем, кто рядом косил, да что толку, разве же сознаётся ворюга, пакостник, подлец добровольно в своей подлости?! Уж если совесть потерял человек, считай, дело пропащее, ничто не поможет. И вот наконец сено в стогу. Правильно старики говорили: «В копнах не сено, в долгах – не деньги».
На сегодняшний день Милушкин взял отгул: надо сдать сено колхозу и получить покос для заготовки сена уже себе. В дерматиновой хозяйственной сумке нёс Иван две пол-литровки водки, не «московской» или «столичной», конечно, а так называемого «сучка», то есть водки, изготовленной из древесного спирта, более дешёвой. Колхозные администраторы небось любую выжрут! А ещё полкило любительской колбасы, две селёдки, несколько штук малосольных огурцов, хлеба белого второго сорта меньше полбулки. Вся эта провизия в глазах тех, кого он будет угощать, ровным счётом ничего не стоит, но по прошлому опыту Иван знал, что пока суд да дело, проголодаешься как волк, в общем, съестное он взял скорее для себя, чем для председателевых «причиндалов».
К колхозной конторе пришёл без четверти восемь. На грубом крыльце из четырёх ступенек, без перил, сидели двое поселковых, Анатолий Игнатьев, рудницкий экскаваторщик, и Пётр Баскин, железнодорожник. Сидели и курили, конечно.
– Здорово.
– Привет. Садись.
– Председатель тут?
– Ага. Тут.
– День хороший должен быть, пожалуй, – сказал Милушкин, взглядывая на чистое небо.
– М-да-а, дни стоят мировецкие, само-само сенокосные… Эх!..
– Золотые денёчки, н-да-а…
И все трое согласно вздыхали: сколько времени, мол, ушло на отработку, был бы свой покос – уже пошабашили бы, а теперь надо вновь настраиваться на потогонную работёнку.
Долго толковали о том, что больше всего покосов в колхозе «Свет коммунизма» (так высокопарно именовалась сельхозартель деревни Черемшанки), но не под рукой они, далековато, к тому же за железной дорогой; что хороши луга в колхозе «Сталинский путь», сами колхозники не выкашивают и половины: обезлюдела деревня Еловка, травы там – море, косить не выкосить, да беда в том, что за громаднейшим и длиннейшим болотом спряталась та Еловка, объезду нет, не вывезешь сенцо оттуда по теплу, вместе с машиной захряснешь в трясине, разве что конём выдернешь и то не вдруг-то, одним словом, хоть круть-верть, хоть верть-круть, а приходится идти на поклон вот сюда, к ближним, зыряновским хозяевам из колхоза «Заветы Октября», хотя настоящих хозяев в этом задрипанном колхозишке, может быть, и вообще никогда не было, развал и разор тут царит, пьянство, лень и бестолковщина.
То была привычная, дежурная, набившая оскомину, но обязательная, неустранимая для сенокосчиков тема. Об этих окрестных колхозах урзунцы пословицу сложили, причём сатирически обыграли громкие, претенциозные названия колхозов, явно не соответствующие и даже противоречащие по смыслу их плачевному положению. В разговоре рабочих настал теперь самый подходящий момент вспомнить эту пословицу, а художественная натура русского человека такова, что не позволит ему затаить втуне, не порадоваться ловкому, меткому, красному слову. И вот Баскин, действительно, не утерпел и ввернул её к месту, зная, чувствуя, что не он, так кто-нибудь другой из компании сейчас то же самое скажет:
– М-да-а… Верно говорят: «Нелегки “Заветы Октября”, непроходим “Сталинский путь”, далёк “Свет коммунизма”».
Дружно, с удовольствием посмеялись. А затем Игнатьев в свой черёд вспомнил вариант этой пословицы, в котором был виден не узкий взгляд подёнщика, наёмника, а горестный и суровый приговор впавшего в отчаяние земледельца:
– А колхозники переиначили нашу присказку, они так говорят: «Потускнели “Заветы Октября”, развалился окончательно “Сталинский путь”, рассеялся по белу свету и потух “Свет коммунизма”».
