Два дня, 25 и 26 августа, по издавна заведенной традиции в системе народного просвещения, длилась в Якутске учительская конференция. В оставшееся перед началом занятий время учителя и воспитатели собирались в школе то на совещание, то на педсовет. Комплектация классов, составление календарных планов на первую четверть, учёт и раздача учебников, тетрадей, дневников, распределение учебных и общественных нагрузок, проверка готовности классных комнат к занятиям, общешкольная линейка 31 августа – знакомая, радостная, волнующая суета в преддверии 1 сентября!
Для каждого учителя, любящего свою профессию, эта суета, хлопоты – праздник, такой же большой праздник, как, скажем, Новый год. Третьяковы волновались больше обычного, ведь им не доводилось иметь дело с детдомовцами. Случайно попавшиеся на глаза обитатели детдома смотрели затравленными волчатами – недоверчиво, настороженно, даже, пожалуй, враждебно. С первого взгляда, даже издали, можно было безошибочно определить, детдомовец это или ребенок из семьи: дети учителей, воспитателей, поварих и уборщиц учились здесь же. Степанида Мелентьевна, после того как в первый раз увидела несчастных сирот, придя домой, всплакнула от жалости к обездоленным ребятишкам.
Вечером 31 августа она долго, дольше обычного молилась, стоя на коленях перед иконой Спасителя, била земные поклоны. Алексей Иванович в Бога не верил, но относился к религиозности жены терпимо, с уважением даже, он полагал, что женщина – по своей природе существо тонкое, таинственное, и ей вполне приличествует вера в бессмертие души, мужчине же, живущему главным образом не сердцем, а головой, мистика совсем не обязательна.
Окончив моление, христианка Третьякова осторожно взяла с подоконника икону, благоговейно поцеловала и водрузила на законное место – повесила на гвоздик под кроватью, спрятала от посторонних глаз: верующую учительницу советская школа не потерпела бы, так что приходилось соблюдать меры предосторожности.
Валентин по приезде в Якутск подал документы в местный пединститут на историко-филологический факультет. Он давным-давно решил пойти по стопам родителей. Сдавать вступительные экзамены ему как золотому медалисту не потребовалось, его тотчас зачислили на первый курс и предоставили койку в общежитии в комнате на четверых на втором этаже двухэтажного деревянного барака. Он заранее запасся в институтской библиотеке учебниками, набрал и художественной литературы, рекомендуемой для прочтения по курсу всемирной литературы, читал запоем и чувствовал себя совершенно счастливым. Гулкие коридоры, широченные лестницы, высоченные потолки и покамест пустующие апартаменты института дышали особым волнующим ароматом храма науки. Даже узкие проходы и тесные каморки общежития с пахнущей мылом и сыростью общей умывальной умиляли Валентина.
Иногородние студенты (а он относился к таковым) продовольственные карточки отдавали в начале месяца в столовую, примыкавшую к трём студенческим общежитиям. Это было очень удобно: избавляло от кухонных забот-хлопот, экономило уйму времени, обеспечивало трижды в день готовой пищей, не слишком сытной, но удобоваримой, главное – горячей.
Как отличник Валентин получал не 160, а на 25 процентов больше, то есть 200 рубликов стипендии в месяц. Из них только на кинофильмы тратил рублей 50, по пятерке за сеанс, за столовские услуги 40, на хлеб по карточкам двадцатку, за общежитие тридцатку, а еще на брошюры (о покупке книг и не мечтал!), на баню, зубной порошок, носки!.. Так что на дополнительное питание оставалось пшик. Вот и совала мать сыну каждый раз по понедельникам два-три червонца, чтоб не голодал.
Можно было бы, конечно, отказаться от общежития и столовского питания, после лекций уходить домой и каждый раз наедаться досыта, но необходимость заниматься в учебных кабинетах и библиотеках привязывала его к городу. Так что приходилось мириться с жизнью впроголодь. Недостаток казённого столовского питания особенно остро чувствовался по вечерам. Чтобы утихомирить неблагодарный желудок, Валентин догадался употреблять в пищу вместо дорогого сливочного масла (в коммерческом магазине оно продавалось по 200 рублей кило!) рыбий жир, который стоил в шесть раз дешевле. Покупал его в аптеке, тарой служила крепкая, надёжная бутылка из-под шампанского. Ел с хлебом, прихлебывая прямо из бутылки мелкими глотками густую пахучую жидкость – и вкусно, и сытно!.. В детстве Валентин страдал малокровием, носовым кровотечением, врачи назначили рыбий жир. Ежедневно, зажав между колен квёлого сынишку и запрокинув его голову, мать вливала ему прямо в глотку столовую ложку лечебного жира, а чтобы не выплюнул, тотчас всовывала в рот конфетку! Теперь он с улыбкой вспоминал это и недоумевал, почему рыбий жир казался отвратным.
И вот наступило первое сентября, предвещавшее погожий солнечный денёк. В учительской и шумно, и весело, все в приподнятом настроении, празднично возбуждены, нетерпеливо посматривают на часы, ждут первого звонка на первый урок. У Алексея Ивановича, преподавателя русского языка и литературы, два пятых класса и один шестой, у Степаниды Мелентьевны – четвертый класс девочек: обучение мальчиков и девочек раздельное.
Грянул наконец заливисто звонок в коридоре, топот ног и голоса детей смолкли, педагоги торопливо разобрали классные журналы из специального ящика, висевшего на стене возле двери, и разошлись. Слыша учащенный стук сердца, Степанида Мелентьевна вошла в свой класс и остановилась в недоумении: класс был пуст!.. За партами, стоявшими в три ряда, ни одной ученицы! Но в следующее мгновение увидела детей, они были здесь, в классе, но не за партами, а под партами, и выглядывали оттуда, гримасничая и хихикая.
«Вот оно, очередное испытание на звание настоящего учителя! – подумалось Третьяковой. – Спокойно, спокойно! Главное – не терять присутствия духа, не паниковать, не бежать за помощью к начальству, действовать обдуманно»…
Нарочито медленно прошла Степанида Мелентьевна к столу, положила классный журнал, учебники, тетрадь поурочных планов и промолвила громко, чётко:
– Здравствуйте, дети!
В ответ мяуканье, блеяние, хрюканье. Учительница кашлянула, демонстрируя невозмутимость, села на стул, открыла журнал, просмотрела список учениц – 32 человека. Проверить посещаемость не представлялось возможным: как узнать, сколько их сидит под партами?! Степанида Мелентьевна ворохнула пальцами страницы «Родной речи», раскрыла наугад и притворилась читающей, думая, что делать в подобной ситуации.
Профессия педагога сродни профессии артиста, и тот и другой находятся под прицелом множества зорких, придирчивых глаз, замечающих малейший промах, не упускающих абсолютно ничего. Разница в том, что если артист не справится со своей ролью сегодня, назавтра может учесть вчерашние ошибки и произвести фурор у зрителей, потому что в зале будет сидеть другая публика, ничего не знающая о недавнем провале. Педагогу труднее выправить положение: завтра он придёт в тот же класс, и всякий неверный шаг будет укреплять неблагоприятное мнение о нём, и тогда – прощай, дисциплина!.. А не будет дисциплины – не будет и успеваемости. Чем бы то ни было, страхом или любовью, или большими знаниями педагог должен держать учеников в руках, чтобы вести урок, учить тому, что знает сам.
