Затем в порядке возраста следует ороч Федор Мулинка, тоже среднего роста, лет тридцати шести. Природа наградила его золотыми руками. Он был хорошим кузнецом, хорошим звероловом, ловко бил острогой рыбу, считался лучшим специалистом по изготовлению лодок. Федор Мулинка говорил мало. Когда он старался что-нибудь запомнить, то морщил лоб. Это был самый суеверный человек в отряде.
Четвертым моим спутником был Прокопий Хутунка – ороч в возрасте тридцати лет, роста ниже среднего. Я его знал еще мальчиком. От природы любознательный, он сам научился читать по-русски. Хутунка был человек умный, трудолюбивый, с покладистым характером. Несмотря на свою худобу и некоторую кривоногость, он мог нести большие тяжести и совершать длинные переходы. В данном случае сказывалась не столько его физическая сила, сколько втянутость в работу. Хутунка, еще молодой, был шаманом.
Все четверо имели черные волосы, темно-карие глаза, желтовато-смуглую кожу, маленькие руки и ноги. Одеты были в смешанные костюмы, состоящие из частей одежд русских и орочских. Обувь все они, да и мы, носили туземную, сшитую наподобие олоч из выделанной сохатиной кожи. В дальнейшем изложении я буду называть их сокращенно по родам: Намука, Мулинка, Хутунка и Геонка.
Орочи привезли неприятное известие, что устье реки Хади, по которой нам надлежало подыматься в горы, загромождено плавниковым лесом. Последние дни были сильно ненастные – все время шли дожди, перемежавшиеся со снегом. Вода в реках поднялась значительно выше своего уровня. Как раз на реке Хади Дальлес производил порубки. Вода, вышедшая из берегов, подхватила этот лес, понесла его вниз по течению. Недалеко от устья, где Хади разбивается на протоки, образовался большой затор, который грозил задержать нас на неопределенное время.
На другой день я поднялся чуть свет и поспешил на улицу. Было прохладно. Солнце еще скрывалось за горами, но уже чувствовалось благотворное влияние его живительных лучей. Над Советской гаванью стоял туман. Он медленно двигался к морю. Все говорило за то, что день будет ясный, светлый и теплый.
В десять часов утра на четырех лодках мы вышли из Японской бухты и направились в залив Константиновский, где я должен был связаться с астрономическим пунктом и от него уже начать свои съемки.
В Советской гавани в 1855 году соединенная англо-французская эскадра выжгла старый лес артиллерийским огнем. На месте его вырос другой лес, но его затем сожгли. Потом опять стал появляться совсем молодой лесок, состоящий из лиственницы и березы.
Сухостой, оставшийся кое-где одиночными деревьями со времени Севастопольской кампании, – крупного размера. Туземцы говорят, что он твердый, как сталь, и не поддается рубке.
Ближе к выходу в море западный берег гавани подвержен волнению. Под влиянием атмосферных агентов порода разрушается и обваливается на намывную полосу прибоя громадными глыбами.
Здесь можно наблюдать удивительную эрозию. Некоторые образцы, несмотря на свои большие размеры, так и просятся в музеи.
Размытые глыбы лавы приняли весьма причудливые очертания. Одни из них похожи на людей, другие – на птиц, третьи – на фантастических животных, застывших в позах невыразимого страдания. Когда море «дышит», мертвая зыбь проникает в Советскую гавань. Большие пологие волны медленно вздымаются, бесшумно подходят к берегу и с зловещим шорохом стараются как можно глубже проникнуть в проходы между камнями. Другая сила вынуждает их уйти обратно в море. Но волны упрямы и с ропотом настойчиво опять идут к берегу – и так без конца в течение многих веков. Местные туземцы одухотворили причудливые камни и в появлении их на земле усмотрели вмешательство сверхъестественной силы.
Следующий день был воскресный. Покончив с работами в заливе Константиновском, мы сели в лодки и направились к устью реки Хади. Погода была какая-то странная. Весь день в воздухе стояла густая мгла; солнце имело вид оранжевого диска с резко очерченными краями, так что на него можно было свободно смотреть невооруженным глазом, и, как всегда в таких случаях бывает, появилась сильная звукопроницаемость. Где-то далеко выстрелили из ружья. Стоголосое эхо превратило этот звук в грохот пушечной пальбы, который, подобно грому, прокатился из конца в конец над всей гаванью. По опыту я знал, что такая мгла и такое эхо предвещали непогоду. И действительно, к вечеру мгла рассеялась, и тогда на небе стали видны тучи, низко бегущие над землей.
День был на исходе, когда мы вошли в реку Хади и достигли орочского селения Дакты-Боочани. Это был последний жилой пункт, за которым начиналась глухая тайга на многие сотни километров. Туземцы встретили нас на берегу. Грустно выглядели орочские балаганы, и не менее жалкий вид имели обитатели их. Вследствие войны и во время ее орочи впали в бедность и к новым условиям жизни еще не успели приспособиться, а Комитет содействия малым народностям Севера на Дальнем Востоке только недавно начал свою работу.
Один из домиков оказался порожним. Он принадлежал слепому старцу Ивану Бизанка, о котором речь будет ниже.
Туземные женщины быстро привели покинутую юрту в жилой вид, подмели пол и поправили корье на крыше.
После ужина я пошел осматривать селение. Было сумрачно и холодно; накрапывал дождь. Дым от костров не поднимался кверху, а повис в воздухе белыми полосами. В одном из домиков жила вдова с двумя детьми. Она недавно потеряла своего мужа, с которым я был хорошо знаком. Я навестил ее. Сюда же собрались и остальные туземцы. Бедная женщина засуетилась и не знала, чем нас угощать. Я попросил ее не беспокоиться и велел принести свои запасы. Мои спутники роздали детишкам сухари. Они стали их грызть с большим наслаждением. Среди орочей находился один пожилой человек, хороший следопыт – Андрей Намука. Он дал нам много полезных советов и указал, как попасть в истоки реки Иоли. Надо сказать, что никто из моих провожатых не бывал в верховьях реки Тутто и никто не знал, что представляет собой перевал между нею и бассейном реки Копи. Единственно, чем могли мы руководствоваться, – это расспросными данными. Андрей Намука сообщил целый ряд мелких примет, которые должны были служить нам ориентировочными пунктами и привести нас в самые истоки реки Иоли.
Мы все вместе пили чай и вспоминали прошлое. В этот вечер я узнал, что многих из моих друзей-туземцев уже не было в живых. Умерли Антон Сагды, Егор Лабори, Федор Бутунгари, Тимофей Бизанка и многие-многие другие. Все старые люди перемерли, и один только Иван Бизанка (по-орочски – Чочо) доживал свои последние дни на реке Копи. С ним я был особенно дружен.
Как-то разговор затих, я задумался, и тотчас передо мною встала невысокая тщедушная фигура Чочо с лицом оливково-красного цвета от дыма и загара, с косой на голове, одетого в длинную рубашку маньчжурского покроя, узкие штаны с кожаными наколенниками и унты из выделанной сохатиной кожи. Это был удалый молодой охотник, известный повсеместно как хороший кузнец, умеющий «починять замки у ружей».
Его отец и мать очень давно погибли в тайге от страшной оспы, а малолетку подобрали своеродцы. Чочо долго, очень долго жил на земле и много-много видел диковинных вещей. Так, он видел, как первый раз в Советскую гавань пришли русские, как они сами потопили свой большой корабль (фрегат «Палладу») и как потом многих из них покосила голодная болезнь – цинга.
