В этом случае он всячески старается привести все в прежний порядок. Корень вновь засыпается землей, примятая трава поправляется, и если есть вблизи ручей, то поливается водою, чтобы она не завяла. Если панцуй найден в периоде цветения или созревания семян, то ему дают доцвести и осыпать их на землю в той надежде, что здесь со временем вырастут другие такие же растения. Иногда семена собираются и переносятся для посадки поближе к фанзе. Самый женьшень обтыкается кругом тоненькими палочками – знак, что корень этот уже найден. Другой китаец, нашедший такой, обтыканный палочками женьшень, ни за что его не тронет. Делается это не из страха ответственности, не из суеверия – здесь просто сказывается внимание к чужому интересу.
Когда пришло время, женьшень выкапывается со всеми предосторожностями. Важно, чтобы не оборвать длинные мочки, идущие от корня глубоко в землю. Самое выкапывание производится особыми костяными палочками (китайское название «панцуй цянцзы»), длиною в 15 сантиметров. Женьшенщики носят ее на поясе вместе со складным кривым ножом. Ножи эти предназначаются для меток во время пути, для очищения места вокруг женьшеня от сорной травы и кустарниковой поросли.
Чтобы не потерять место, где находится корень, на тот случай, если бы он на другой год не дал ростка, китаец отмечает его оригинальным способом. Копать землю или делать заметки, которые бросились бы в глаза всякому прохожему, нежелательно. Поэтому искатель женьшеня поступает так. Выбрав какое-нибудь дерево, растущее поблизости, он делает на нем затеску, затем точно измеряет расстояние от дерева до женьшеня и настолько же продолжает линию дальше за женьшень, где и кладет камень средней величины или вбивает деревянный кол так, чтобы он только чуть-чуть торчал из земли. Таким образом, выходит, что половина линии от камня до дерева будет как раз та точка, где находится панцуй.
Сюда искатель целебного корня придет в другой раз. Он будет навещать это место ежегодно.
Если растение предназначается к пересадке на женьшеневую плантацию, его переносят сюда осенью. Извлеченный корень сохраняется в той земле, в которой он рос. Вместе с землей его обертывают мхом и заключают в берестяную коробку.
Лет двадцать назад такие плантации были в верховьях реки Ното и на Фудзине. Одну из них я видел в 1906 году, когда с несколькими вьючными конями я пробирался через горный хребет Сихотэ-Алинь к морю.
Помню, мы заблудились в бассейне реки Синанцы и не знали, как выбраться из тайги. Обдумав свое положение, я оставил своих спутников на биваке и возвратился назад к покинутой фанзе (которую мы прошли накануне) с целью посмотреть, не отходит ли от нее другая тропа в сторону.
И действительно, здесь я нашел небольшую тропинку, которая привела меня к другой такой же фанзочке. В ней я застал двух китайцев. Один был молодой, а другой – старик. Первый занимался охотой, второй был искателем женьшеня. Молодой китаец был лет двадцати пята, крепкого телосложения. По лицу его видно было, что он наслаждался жизнью, был счастлив и доволен своей судьбою. Он часто смеялся и постоянно забавлял себя детскими выходками. Старик был высокого роста, худощавый и более походил на мумию, чем на живого человека. Сильно морщинистое и загорелое лицо и седые волосы на голове указывали на то, что годы его подходили к седьмому десятку. Оба китайца были одеты в синие куртки, синие штаны, наколенники и улы, но одежда молодого китайца была новая, щеголеватая, а платье старика – старое и заплатанное. На головах у того и другого были шляпы: у первого – соломенная, покупная, у второго – берестяная, самодельная.
Старик держал себя с большим достоинством и говорил мало, зато молодой китаец оказался словоохотливым. Он рассказал мне, что у них в тайге есть женьшеневая плантация и что именно туда они и направляются. Я так увлекся его рассказами, что потерял направление пути и без помощи китайцев, вероятно, не нашел бы дороги обратно. Около часа мы шли косогорами, перелезали через какую-то скалу, потом спустились в долину. На пути нам встречались каскадные горные ручьи и глубокие овраги, на дне которых лежал еще снег. Наконец мы дошли до цели своего странствования. Это был северный нагорный склон, поросший густым лесом.
Читатель ошибется, если вообразит себе женьшеневую плантацию в виде поляны, на которой посеяны растения. Место, где найдено было в разное время несколько корней женьшеня, считается удобным. Сюда переносятся и все другие корни.
Первое, что я увидел, – это были навесы из кедрового корья для защиты женьшеня от палящих лучей солнца. Для того чтобы не прогревалась земля, с боков были посажены папоротники и из соседнего ручья проведена узенькая канавка, по которой сочилась вода.
Дойдя до места, старик опустился на колени, сложил руки ладонями вместе, приложил их ко лбу и дважды сделал земной поклон. Он что-то говорил про себя, вероятно, молился. Затем он встал, опять приложил руки к голове и после этого принялся за работу. Молодой китаец в это время развешивал на дереве красные тряпицы с иероглифическими письменами.
Женьшень! Так вот каков он! Нигде на земле нет другого растения, вокруг которого сгруппировалось бы столько легенд и сказаний.
Под влиянием литературы или под влиянием рассказов китайцев, не знаю почему, но я тоже почувствовал уважение к этому невзрачному представителю аралиевых. Я встал на колени, чтобы ближе рассмотреть его. Старик объяснил это по-своему, он думал, что я молюсь. С этой минуты я совсем расположил его в свою пользу. Оба китайца занялись работой. Они убрали сухие ветки, упавшие с деревьев, пересадили два каких-то куста и полили их водою. Заметив, что воды идет в питомник мало, они пустили ее побольше. Потом они стали полоть сорные травы, но удаляли не все, а только некоторые из них и особенно были недовольны, когда поблизости находили элеутерококк.
С уходом китайцев из тайги не все зверовые фанзочки пустеют. Некоторые китайцы живут в них постоянно в течение всей своей жизни. Это в большинстве случаев одинокие старики, давно уже порвавшие всякие связи со своей родиной. Дикая природа этих мест наложила на них свою печать. Вечные опасения за свою участь и безотчетный страх перед этой огромной лесной пустыней как будто подавляют их, – они утрачивают человеческий образ и становятся дикарями. Живут эти китайцы в самой примитивной обстановке и все цели своего существования сводят лишь к тому, чтобы найти чудодейственное растение. Здесь, в глухой тайге, они умирают одинокими, так что некому совершить над ними обряд погребения.
Однажды, в 1903 году, я с шестнадцатью стрелками охотничьей команды пробирался по местности совершенно безлюдной (в истоках реки Саядагоу – перевал на Судзухе). После восьми дней пути мы остановились биваком в самых истоках реки Улахе. На другой день утром я пошел на охоту. Отойдя от бивака километра четыре, я совершенно случайно натолкнулся на маленькую землянку-фанзочку, похожую на логовище зверя. Фанзочка была пустая, но по вещам, находившимся в ней, видно было, что в ней живет искатель женьшеня. Я остался ждать. Минут через двадцать пришел хозяин. Это был глубокий старик.
Надо было видеть его испуг и удивление. Он сел на землю и закричал, как раненый. Я стал его успокаивать и тут только заметил, что он болен: глаза его горели лихорадочным огнем, он кашлял, стонал и жаловался на грудь.
