И еще была в ней, как говорили наши многочисленные родственники, «простодырость». Придут гости – она все, что привезла – на стол. Да еще даст в дорогу гостинцы: сало, банку с вареньем, кастрюлю с огурцами. И гостей на ноябрьские и в Новый год набивалось столько, что половицы гнулись от деревенской родни. И все они, приезжая в город, почему-то останавливались у нас.
Думаю, что расчет был прост: люди идут и едут туда, где хорошо принимают. Да и городские родственники были не прочь погулять на Релке день-другой. А еще приходили жившие неподалеку папины и мамины друзья и знакомые, каких-то случайных людей привечал отец, и они жили иногда месяцами. И мамины подруги прибегали, когда их суженые, напившись, гнали из дома.
Гостей она любила, тогда она становилась центром разговора, и можно было обсудить все поселковые новости, поделиться, кто и как учится, какой фасон платья нынче в моде, купить и поносить, это уж как Бог даст, а вот помечтать и обсудить наряды Ладыниной или Серовой и помыть косточки местным модницам – это всегда пожалуйста. Мужчины тем временем за бутылочкой обсуждали войну в Корее, атомную бомбу, китайских добровольцев, которые чистят морду дяде Сэму. Тут поднимался папа и читал собственноручно сочиненные строки:
Ах, дядя Сэм сорвался с кондачка
И бросился в истерику.
Тут папина рука взлетала вверх, чтобы через секунду с высоты точно топором по чурке рубануть воздух и показать, что будет с поджигателями новой войны.
Россия атомом крепка,
Е…ть теперь Америку!
Откуда-то из-за печи, где я сидел около патефона, ожидая команду крутануть очередную пластинку, я внимательно смотрел и слушал, чтобы потом в школе пересказать и показать ребятам, как уже я ладонью рублю воздух. Каким-то непонятным образом ту сцену пересказали учительнице Клавдии Степановне, на другой день маме приходилось оправдываться за меня и за отца.
– Что же он у вас такой простодырый? Что услышит, то выскажет, – посочувствовала учительница. – Вы уж скажите ему: не обо всем нужно рассказывать в школе, что происходит дома. Недавно я его попросила прочитать про крейсер «Варяг», так он читал так, что мы решили послать его на конкурс чтецов. Думаю, что там он все расскажет без картинок.
– Нет-нет, он понятливый, – с облегчением поддакнула мама. – Все покажет, как надо.
– Не изба, а клуб, – сообщила она о визите в школу, – и свои артисты.
– А меня вот в школьный хор записали, – похвасталась старшая сестра.
– Я и говорю, артисты из погорелого театра, – вздыхала мама, словно речь шла о чем-то неизбежном, дожде или снеге. И тут же добавляла: – А, ничего, один раз живем! Только ты, отец, прежде что сказать, сто раз подумай.
– Зато все теперь знают: Россия атомом крепка! – отшучивался отец, пытаясь вскинуть вверх правую руку.
– Николай! – предостерегающим голосом останавливала его мама.
Гости были разными, порой и опасными. Однажды к нам на несколько дней заехала красавица Галя, которую выслали с Западной Украины на поселение в Сибирь. Бывшие бандеровцы работали на заготовке клепки далеко от города, в глубине сибирской тайги. Отец с Федором Мутиным ездили туда вольнонаемными, там можно было хорошо заработать. Чернобровой, с певучим и почти непонятным для меня выговором Гале нужно было показаться врачу, и отец предложил ей остановиться у нас. На ноябрьские праздники к нам приехала родня из деревни. Когда гости подвыпили, дядя Артем, узнав, что его соседка – с Западной Украины, сообщил, что до сих пор носит пулю, полученную от бандеровцев на Украине. И тут Галю точно взорвало, видимо, ей в голову ударила выпитая бражка. Опрокинув стол, она начала ломать лавку и топтать попавшую под ноги посуду, выкрикивая что-то про самостийную Украину. Галю насильно утихомирили, связав руки полотенцем. Ошеломленные гости смотрели на ее выходку с той жалостью, с которой смотрят на умалишенных. Вечером, когда гости разошлись по домам, а дядя Артем по своей солдатской привычке расположился на полу, утихшая и освобожденная от полотенца Галя начала помогать маме утверждать на место порушенное, оправдывалась и очень переживала, что отец может заявить на нее или вытурить из дома.
– Успокойся, – тихо отвечала мама и, помолчав, добавила: – Только зачем было посуду бить?
– Я все верну. Щоб мне сдохнуть на этом месте! – скороговоркой начала частить Галя. – Щоб мне век ридной Украйны не видать!
– Да ладно, иди спи, я тебе за печкой постелила, – устало сказала мама, – только потише там, сын спит.
Нет, я не спал. Да разве после такого уснешь! Сидели, пили, пели песни, веселились. И тут – на тебе! Сколько же надо было накопить в себе злобы, чтобы такое сотворить? Я пододвинул к себе утюг – так, на всякий случай.
Утром, чуть свет, точно своих забот ей недоставало, мама повела Галю в больницу к знакомому врачу. И в этом для нее не было ничего особенного.
Какие-то выводы для себя я делал, и о том, что происходило в нашем доме, уже не трезвонил всему миру. Сидел на бревнах, щелкал орехи и поглядывал в ту сторону, откуда должна была появиться мама. Едва завидев ее, бежал ей навстречу. Как всегда, она шла, нагруженная сумками. Нет, чтобы помочь, поднести – так я сразу в сумку: что там? – и тут же в рот.
Когда мама была дома, мы знали: будем сыты и накормлены. Обычно она жарила сковороду с картошкой и горбушей. Или мои любимые драники. От постоянной работы с ножом у нее даже на указательном пальце образовалась выемка – только начистит, нарежет, накормит, как снова к станку, снова нож в работе, тряпки и кастрюли под рукой и так каждый день: завтрак, обед, ужин. Когда все было готово, она ставила большую чугунную сковороду посреди стола, а мы уже – наготове с ложками. Отец, как и положено, садился во главе стола, вилкой или тупой стороной ножа колол и раздавал нам кусковой сахар. А вот маму я почему-то не помню за столом, чаще всего она только подавала еду, да мыла потом посуду. Наша задача состояла в том, чтобы быстрее опорожнить сковороду.
Отца я всего один раз видел плачущим. На Рождество мы всей семьей уселись за праздничный стол. Он, как всегда в чистой, нарядной рубашке, сел на свое место. И тут по радио начали передавать концерт знаменитого в те времена баяниста Логинова. Виртуоз, маэстро, отец его очень уважал. И, слушая его карело-финскую польку, отец неожиданно расплакался – самой большой его мечтой было научиться играть на баяне, как Логинов.
Баян у нас в доме был главной достопримечательностью. Надо сказать, что отец был знаменитостью, для починки баянов к нему приезжали даже из города. Он и сам делал баяны, приносил бруски и доски из бука, вырезал латунные планки, вытачивал и клепал к планкам голоса. При этом делился со мной секретами мастерства:
– Чтобы голос был ниже, обтачиваешь у основания, выше – делаешь тоньше конец, – говорил он и тут же добавлял: – И уж если делать, то клавиши из перламутра, меха из пришпанта, а ремень у баяна должен быть кожаным с витой, узорчатой прошивкой.
