* * *
Проснулся я точно от толчка. Придерживая рукой занавеску, возле кровати стояла Зинка и растерянно смотрела на меня. Я не видел ее лет семь, но у меня было такое ощущение, что мы расставались ненадолго, будто Зинка выходила в другую комнату переодеться, а я, поджидая ее, задремал.
– Ты откуда свалился? – заметив, что я раскрыл глаза, спросила она.
– Тебя решил проведать. Приехал, а тебя нет. Ждал, ждал, а потом уснул.
Я почувствовал, что оправдываюсь, и причиной тому были Зинкины глаза, не было в них радости. Мне стало неловко, будто не она меня, а я ее застал раздетой. Я быстро соскочил с кровати, начал одеваться. Зинка хотела напоить меня чаем, но, сославшись на то, что мне надо в город, я отказался. Она не настаивала.
– Ты как, по делам или по магазинам? – спросила.
– Город посмотреть, я ведь в Москве первый раз.
– Пойдем вместе. – Зинка выключила электроплитку. – Только ты подожди немного, я переоденусь.
– Ты отдыхай, с ночи все же, – попытался отговорить ее я.
– Заблудишься еще, – скупо улыбнулась она, и я вдруг подумал: зря ехал, уж лучше бы переночевал на вокзале – и ей лучше, и мне спокойнее.
Минут через пять мы вышли на улицу. Дождь перестал. Сквозь оголенные деревья пробивался рассвет, и вместе с ним откуда-то из-за домов сквозь заваленный желтыми мокрыми листьями скверик надвигался шум огромного города.
– Утром выхожу и будто подключаюсь в сеть с высоким напряжением, – пошутила Зинка.
На ней был кремовый, перехваченный в поясе плащ, через плечо висела коричневая, на длинном ремешке кожаная сумка. Все было в тон, сидело на ней ладно и красиво. Зинка всегда отличалась тем, что умела хорошо и со вкусом одеваться.
Я заметил, что чем дальше уходили мы от общежития, тем спокойнее и веселее становилась она. Мы свернули за угол и нырнули в метро.
– Тебе идет форма, – сказала она в пространство, точно не для меня, а для кого-то другого. – Встретила на улице и, пожалуй, не узнала бы.
– А я бы узнал. Ты почти не изменилась.
Я, понятно, врал: конечно же, Зинка изменилась. Здесь, в этом длинном, ярко освещенном тоннеле, я понимал, что она уже не та девчонка, которая когда-то учила меня танцевать. Я видел, как на Зинке останавливались взгляды проезжающих мимо мужчин. Зинка пропускала эти взгляды сквозь себя, казалось, она не замечает их, но я знал: она все видит и все понимает. Рядом со мной стояла красивая, знающая себе цену, женщина. Я отвернулся, стал смотреть вниз, туда, куда катил эскалатор. И, видно уловив перемену в моем настроении, Зинка повернулась ко мне, улыбнулась.
– Молодец, что заехал, – сказала она. – Только надо было дать телеграмму, я бы встретила. А то как снег на голову.
Мы вынырнули из-под земли на площади Свердлова. Зинка повела меня по переулкам, каменным дворам.
Экскурсию по городу мы начали с магазинов. Сначала зашли в ЦУМ, потом мимо Большого театра пошли в ГУМ. Она небрежно проговорила:
– А это Большой театр. – Так, будто она бывала здесь чуть ли не каждый день. И я почувствовал, как во мне шевельнулась зависть: надо же, захотел – поехал в театр или еще куда-нибудь. Права Полина Михайловна, все рядом.
Углядев красный кирпич кремлевской стены, вспомнил, что вчера уже был здесь, только с другой стороны. Разорвав облака, выглянуло солнце, и вмиг все преобразилось: засверкали окна, провода, стекла проезжающих мимо автомашин. Казалось, Москва подала тайный знак, и я почувствовал, как во мне что-то дрогнуло и радостно отозвалось: нет, не зря я ехал, летел сюда. Через длинный переход мы вышли на узкую, заполненную людьми улицу и нырнули в темные дубовые двери ГУМа. И тотчас же уперлись в живую стену, которая держала в осаде прилавок.
– Польскую косметику продают, – окинув взглядом очередь, уверенно сказала Зинка. – Давай встанем, может, ты своей жене возьмешь. – Зинка бросила на меня короткий, изучающий взгляд.
– Я, Зина, не женат.
– Что так?
– Да вот не встретил лучше тебя.
Я думал, ей будут приятны мои слова, но она, точно налетев на что-то, вздрогнула, и взгляд ее, еще секунду назад живой и заинтересованный, как бы обломался. Резко отвернувшись, она пошла вдоль прилавков. Я покорно шел за ней, лез к прилавкам, разглядывая туфли, которые Зинка примеряла, она хотела купить себе на осень, но не покупала – то не устраивал цвет, то фасон.
Наконец ей приглянулись черные замшевые югославские туфли, но они, видно, стоили дорого, и Зинка отошла от прилавка. Я взял у продавщицы талон, пошел в кассу и выбил чек.
– Это тебе в подарок, – сказал я.
– Этого еще не хватало! – вспыхнув, проговорила Зинка. – А ну, иди, сдай обратно.
Я почувствовал себя так, будто мне влепили пощечину, сразу же вспомнилась гостиница на ВДНХ, окошко администратора и летящий паспорт: делать подарки или давать взятку надо уметь.
– Да я же от чистого сердца!
– Вот и иди с чистым сердцем сдай чек, – жестко сказала Зинка, – если не хочешь, чтоб я с тобой поругалась.
– Могу я себе сделать приятное?
– Вот именно, себе. – Зинка, холодно скользнув взглядом, пошла к выходу.
– Ну что, берете? – спросила продавщица.
– Беру, – вздохнув, сказал я и, схватив коробку, пошел следом.
Нет, все же Зинка оставалась прежней: ни в чем не уступала, хотела остаться независимой. Но зачем это сейчас и здесь, я не понимал.
Зинка стояла неподалеку от выхода, там, где площадь шла под уклон к гостинице «Москва», и разворачивала мороженое. Я подошел к ней, она сделала вид, что не заметила коробку, которую я держал под мышкой, протянула мне второе мороженое и ровным, точно ничего не произошло, голосом сказала:
– Остудись немножко.
Я взял мороженое и, желая все обратить в шутку, сделал строгое лицо, назидательно произнес:
– На первый случай объявляю вам замечание.
– Какие строгости, – насмешливо протянула Зинка, не принимая, но и не отклоняя предложенный мной тон. – Вот что, нас сейчас повезут показывать Москву. Я билеты взяла на экскурсию.
Через пять минут наша группа столпилась вокруг высокой, затянутой в черное кожаное пальто женщины-экскурсовода. Она провела нас сначала к Мавзолею, затем стала рассказывать о Красной площади.
Небо вновь потемнело, пошел порывистый, густой дождь. Сбившись в кучу, мы двинулись к гостинице «Россия», там нас поджидал автобус.
Заскочив в сухой, теплый автобус, мы расселись по салону, наполнили машину сыростью и холодом. Отсекая дождь, хлопнула дверь, где-то над головой с металлическим шорохом ожил микрофон, рявкнул сзади мотор, и мы покатили по Москве. Серое, затянутое в сеть троллейбусных проводов небо, оттолкнувшись от гостиничной стены и распадаясь на отдельные полоски и квадратики, понеслось нам навстречу. Зинкино плечо уперлось в мою грудь, я уловил запах ее волос, и тут до меня дошло, что все эти годы в глубине души надеялся, что рано или поздно мы обязательно встретимся. Но откуда было знать, что это произойдет все вот так. Хотя могло бы, наверное, все быть иначе… И тут больше всего был виноват я сам.
