Зачем Герасим утопил свою Муму,
Никак я этого, ребята, не пойму.
Ведь он любил. И утопил.
А сам потом над бедной крошкой слезы лил.
Ответом ему был жеребячий хохот. Шутка удалась. Но она понравилась не всем, Севка видел, как к нему быстро подошла Маша Гладковская.
– Лева, перестань паясничать, – сказала она. – Что здесь смешного? Может быть, за весь вечер мы слышим единственно хорошую мелодию.
– Единственную? Ну, ты это хватила! – неприятно удивился Трухин. – Ты что, нанялась к Муму в адвокаты? Он же сам сказал, что не знает слов. Вот я ему и подсказываю.
– Маша, не надо, – попросил Севка. – Давайте выпустим альбом. Автор слов про Муму – Лева Трухин. Но там есть и другие слова. Можно, я отвечу?
Закрыв глаза, Севка на секунду замолк и, перебирая струны, дал залу утихнуть, и как только почувствовал, что мелодия вновь захватила всех, в тон Левке запел:
Зачем ты, Лева, воешь на луну?
Ты взял, приятель, вновь неверную струну…
Зал ответил дружным хохотом. Севка видел, что, закрыв лицо руками, больше всех смеялась Любовь Ароновна. И тогда Севка, оборвав грустную мелодию, неожиданно для всех перешел на рок-н-ролл.
А баба, баба Люба – любит танго.
Катя любит джаз,
– подпрыгивая вместе с гитарой, речитативом начал выкрикивать он.
Левка Трухин за сигару дяди Сэма черту душу отдаст.
Лишь только крошка Муму понимает меня,
Потому что любит рок-н-ролл, как и я.
Через секунду весь зал, пританцовывая, подпевал ему «бабу Любу». Так, без всякого перехода, началась дискотека. Когда Севка спустился со сцены, к нему неожиданно подошла Гладковская.
– Пойдем, потанцуем, – предложила она.
– Потанцуем, – согласился Севка.
– А ты бы не мог научить меня играть на гитаре?
– Так есть же курсы гитаристов. Я-то че? Брякаю сам себе.
– А мне понравилось, как ты играешь. И мелодия понравилась. Ты сам ее разучил?
– He-а. Тарабыкин научил. О Левке я на ходу придумал. Пусть не цепляется.
– Я так и поняла. Круто, – сказала Гладковская и тут же перевела разговор на другое. – Скажи, а тебе нравится Поль Мориа, Джо Дассен?
Севка пожал плечами, он впервые слышал эти имена.
– Поль Мориа – композитор, а Джо Дассен – певец, – пришла ему на помощь Гладковская. – Но больше всего я люблю Нино Рота. Ну, это тот композитор, мелодию которого ты играл. Впервые она прозвучала в кинофильме «Крестный отец».
Нет, Севка этого не знал. И фильм не видел.
– Что, ты и книгу не читал? – удивилась Гладковская. – Крутая книга – про сицилийскую мафию. Я могу тебе дать почитать. Ты приходи завтра к нам. Мы на новой мясокомбинатовской площадке играть будем.
Ему было интересно разговаривать с Гладковской. Она совсем не задавалась и разговаривала с ним серьезно и заинтересованно. Но тут неожиданно в светский разговор влезла Кобелева.
– А мне нравится группа «Модерн токинг», – сказала она. – Классно поют.
– Особенно «Катафалк», – в тон ей поддакнул Севка.
Но Катю было трудно провести, своих кумиров она была готова защищать, как самою себя.
– Да, а что? – вскинув свои пушистые ресницы, с вызовом сказала она. – Уж лучше, чем твои танкисты или баба Люба.
– Конечно, куда им до Юры Шатунова и Левы Трухина. Посмотришь, так от их пения девочки готовы описаться.
– Вообще-то хамить, Герасимов, большого ума не надо, – оборвала его Кобелева. – Я ведь не кричу на перекрестках, что ты со своим пением и поведением порою напоминаешь подвыпившего волка из мультика, который из-под стола говорит: «Сейчас запою».
– Спасибо, что напомнила, – сказал Севка. – Ты мне тоже кое-кого напоминаешь.
– Ребята, по-моему, к музыке наш разговор не имеет никакого отношения, – примирительно сказала Маша.
– И я об этом. Не пойму только одного, почему некоторым это приятно слушать, – жестко ответила Кобелева и, резанув Гладковскую глазами, отошла в сторону. К ней подошел Левка, и они стали танцевать.
– Вот так всегда. Мне – можно, им – нельзя, сразу же обижаются. Вернее, мне ничего нельзя, – как бы оправдываясь перед Машей, развел руками Севка. Ему и самому стало неприятно, что он позволил при Маше вылететь нехорошему слову.
– Сева, разве можно так с девочками разговаривать? – покачала головой Гладковская. – Они и так от тебя шарахаются.
– Да она не девочка, она – староста. По-моему, она и во сне всем замечания делает. Всех на свой манер строит. Ну, может быть, Левка – исключение. Я не хотел, она сама напросилась.
– Все, закончили, давай будем танцевать.
Она положила Севке на плечи руки, и, запинаясь о свои и ее ноги, он двинул Машу в гущу танцующих. После соревнований Маша успела переодеться. На каблуках, со своей огромной прической, она казалась выше и крупнее его. Наверное, рядом с нею он действительно выглядел как дворняга. Но успех на спортивной площадке давал ему право не думать о своем росте, о том, смотрят ли на них или, наоборот, оставили в покое. Герасимов считал, раз Маша сама подошла к нему, этот танец он заслужил. Краем глаза Севка все же заметил: Катя с Левкой с еле заметной усмешкой глянули в их сторону, но, натолкнувшись на его взгляд, сделали вид, что очень довольны собой.
С этого вечера для Севки началась совсем другая жизнь. Если бы его попросили объяснить, что произошло, то он ответил бы одно: в его жизнь вошла Маша. Гладковская жила на другом конце предместья, и ходить туда было далековато, что-то около четырех километров. Севка стал ездить к ней на велосипеде. Велосипед, как и ботинки, достался ему от школьного сторожа. Как-то, помогая Кузе освободить от разного хлама склад, Севка натолкнулся на разбитую, с погнутым задним колесом, велосипедную раму, которая, непонятно каким образом, оказалась у него в кладовке.
– А с этой что делать? – поинтересовался он.
– Отнеси ее на свалку, – посоветовал Кузя. – А если хочешь, можно отремонтировать. Правда, возни много, лучше новый купить.
Но Севка, осмотрев находку, прикинул, что восстановить его все же было можно. Главное, рама была целой. Он вспомнил, что у них на крыше валяется согнутое яйцом, почти без спиц, переднее колесо. На другой день он принес колесо в школу, Кузя выправил обод, вставил спицы. У него же нашлась запасная шина и проколотая камера. Ее он аккуратно заклеил, смастерил и вставил в раму седло. Но Кузя, посмотрев, как Севка делает на нем круги по спортивной площадке, почесал затылок, раздобыл где-то распоротое потертое кожаное седло, зашил его, и Севка неожиданно для себя стал обладателем вполне приличного стального коня. Конечно, ему было далеко до Трухина, тому после окончания десятого класса родители купили мотоцикл, чешскую «Яву». А у Батона еще с восьмого класса был мопед. Впрочем, Левка и Батон завидовали Вазе Лангаеву. В последнее время тот раскатывался по предместью на «жигулях». Говорили, что машина принадлежит не ему и что он ездит по доверенности, но это не меняло дела. Машина – это тебе не велосипед и даже не «Ява».
