– Помрут они. Едят отравленную гусеницу. А если какие и выживут, то уже никогда не будут иметь потомства. Кстати, вон один уже готов.
Храмцов поглядел, куда показал председатель. На обочине под желтым объеденным лопухом лежал серый комочек. Санька присел на корточки и, разжав пальцы, пустил воробья на землю. Воробей свалился на бок, захлопал, замахал крылышками и как-то неловко вскочил на тонкие ноги и побежал прочь.
– Что же теперь делать? – спросил Санька.
– Если бы я знал, – вздохнул Шипицын. – Придется все перепахивать. Конечно, с самолета проще: полил и отрапортовал, мол, все в ажуре. Как Лахонин, этот не только о каких-то воробьях, обо всем забыл. Воробьи, жучки, мошка, они план выполнять не помогают, мешают только. А ведь все связано. Химические препараты не разбираются – все подряд уничтожают. Полезные насекомые и птицы быстрее гибнут. Равновесие нарушается. А вредителей становится больше, и, может быть, самое страшное, у птиц происходит половая стерилизация. Здесь крепко думать надо, прежде чем вызывать самолет. А думать не хотят. Рапортуют – все хорошо, план выполнен. Ну, трактористов, если они плохо свою работу делают, я еще могу наказать, а вот летчиков попробуй.
– Вот вы нам претензии предъявляете, – искоса глянув на Шипицына, сказал Храмцов. – Бывает, прилетишь, агроном предлагает обрабатывать поля, рядом чувствительные культуры, лес, пасеки. Много полей с неправильной конфигурацией. Даже если мы будем работать идеально, все равно огрехи будут.
– Все правильно, – согласился председатель. – Много, что надо. Почти половина полей в лесу, так уж исстари сложилось. Но, дорогой ты мой, и с вас спрос должен быть. А то получается, мы полагаемся на авиаторов, а вам чем больше гектаров, тем лучше. Качество работы сразу не определишь. Порой и мы сами себе вредим. Вон, возьми Кушеверова, тот как работал? Ему бы поскорее от химикатов избавиться, хоть куда лей, лишь бы их на аэродроме не было, все можно наладить, если не порхать по земле, а сидеть на ней крепко. Когда летаешь с места на место, любое дело становится, как бы это вам сказать, – Шипицын наморщил лоб, подыскивая нужное слово, – скажем, как авиация – промежуточный аэропорт, сел, заправился и полетел дальше.
Проскочив мостик, свернули в Темную падь. Храмцов вспомнил: раньше здесь была тропа, сейчас шла широкая наезженная лесовозами дорога, справа от нее, сжавшись в темный мускулистый поток, скакала меж камней Солонянка. Иногда она менялась с дорогой, уходила на другую сторону и, собравшись с духом на широких плесах, неслась дальше, подмывая крутые каменистые берега, опрокидывая в воду замшелые деревья.
Оборачиваясь, Санька встречался с сочувствующим взглядом Веры, улыбался в ответ одними глазами и думал: хорошо, что она рядом, но лучше б осталась на аэродроме. Начнется разбирательство, дед не будет церемониться, что попадет под руки, тем и врежет.
По пути Солонянка принимала в себя небольшие ключи, они скатывались вниз сквозь заросшие ельником темные распадки. Дорога перепрыгивала через них по деревянным, в одну колею, мостикам и бежала дальше. На одном из таких мосточков Шипицын остановил машину, достал алюминиевую кружку и, спустившись к ключу, стал пить воду. Следом спустились Санька с Верой. Опершись о камни, Храмцов стал пить из ключа. Лицо его, на короткий миг, близко отпечаталось на водной поверхности и, едва прикоснулся губами, заколыхалось, пошло плясать вкривь и вкось.
– Хороша водица? – вдруг спросил Шипицын.
– Нормальная, – чуть-чуть приподнявшись на руках и не поворачивая головы, ответил Храмцов. – Вода как вода. В городе, конечно, не такая, хлоркой отдает.
– То-то и оно, – поднял палец Шипицын. – Здоровая вода, без всяких там примесей. В прошлом году я в Болгарию ездил. Привезли нас на Дунай. Жара. Решил я искупаться. Мне говорят – нельзя. Не река, а сточная канава.
– Но у нас-то таких рек нет, – возразил Санька.
– Как нет? Вон пруд. В один присест загубили. Если так дальше пойдет – все загубят. Начнут все в землю сливать, сбрасывать, все быстро загадят. В том, что эта вода чистая, – нашей заслуги нет. Говорим, пишем, не надо загрязнять – и что, думаете, чище стало? Слово, оно, конечно, великая сила. Но хоть тысячу раз скажите «сладко» – слаще не станет.
От мостика дорога круто полезла в гору. По обочинам росла малина, из плотных, густых кустов торчали наружу тонкие, выбеленные солнцем корни. Храмцову временами казалось, что карабкаются они вверх по трупам поваленных деревьев.
Вскоре лес расступился, на изжеванной, измятой трелевочными тракторами серой глинистой вершине стоял скелет тригонометрической вышки. Обогнув ее, дорога покатилась вниз, нырнув в лесной тоннель. Санька заметил, на этой стороне склона дождя не было, видно, гроза не смогла осилить хребет и прошла стороной. Минут через двадцать лес расступился, и они выехали на поляну. Храмцов тотчас же узнал ее – сутки назад садились сюда. Но это была уже не та поляна. Наискось рассекал ее самолетный след, по обе стороны от него лежала сморенная, жухлая трава. Шипицын не стал останавливать машину, бросил короткий взгляд на поляну; но Санька запомнил его глаза, – так смотрят, когда натыкаются на неприбранные, разбросанные по комнате вещи. Свернув с дороги, Шипицын повел «газик» как раз в ту сторону, куда взлетали на самолете, мимо березок, на которых свернулись в трубочку листья, точно их опалило нестерпимым жаром. Санька знал – через день-два листья почернеют и березы засохнут. Именно для этого лесхозы вызывают самолеты – прореживать кустарник, уничтожать подрост, осину, березу – все, что не идет в заготовку и, как считают лесники, путается под ногами.
– Вот и приехали, – вдруг сказал Шипицын и остановил машину.
Чуть в стороне от распадка под склоном горы Храмцов увидел крытый драньем балаган. Неподалеку от него, точно поплавок, торчал из травы красный кузов дедовской «эмки», рядом с ней стояла машина Лахонина.
Встретил их Вениамин Михайлович. Забежал сбоку, открыл дверку.
– Наконец-то приехали, – тяжело дыша, быстро проговорил он. – Отец хотел прибрать, я не дал. Пусть будет так, как есть. Пусть все увидят, что наделали!
Откуда-то сбоку, с горы, спустился к приехавшим Лахонин. Кивком головы поздоровался со всеми и, улучив минуту, поманил Саньку глазами.
– Видел, какая заварушка началась? – беспокойно кося взглядом в сторону Шипицына, зашептал он. – Экая новость – пчел потравили. Нехорошо, конечно, но что поделаешь. Слушай меня внимательно. Я с Кушеверовым говорил, он нормально настроен, претензии к вам не собирается предъявлять. Говорит, внесем пасеку в общие потери от лугового мотылька, выплатим деду компенсацию. А ты поговори с ним, чтоб не шумел. И еще. Мы сюда не летали!
Санька не успел ответить, подошел дед и повел их вниз по узенькой, протоптанной меж кочек тропинке. И вдруг, упершись друг другу в спины, остановились. Вокруг ульев шевелящимся ковром лежали пчелы. Храмцову даже показалось, что с неба выпал пчелиный град. Тихо журчал неподалеку ручей, синее застывшее небо глядело в распадок, хмурились огромные, столетние сосны, от земли шел еле слышный медовый трупный запах.
