Сад у деда большой, одного крыжовника около сорока кустов, еще смородина, малина. Санька вставал рано, брал ведро и спускался в сад. В первый день исколол себе руки, но все же набрал около четырех ведер. Крыжовник у деда крупный, ягода одна к одной, с куста набиралось почти ведро. Поначалу Саньке даже нравилось собирать. Соберет ведро, вроде бы как рубль деду отработает. Но потом надоело. Сядет на землю, посмотрит на чистое, без единого облачка, небо, и муторно станет на душе. Родни много, одних двоюродных братьев полстанции, а собирать крыжовник должен он – Санька. Да что поделаешь, деньги даром не даются. Он вновь раздвигал кусты, выискивал зеленые, похожие на кошачьи глаза, ягоды, обрывал их и бросал в ведро.
Сколько бы провозился – неизвестно, выручила Верка, с кустами она расправлялась в два счета. Санька наберет ведро, она два. Как-то под вечер пришла Катя, посмотрела на исцарапанную Верку, что– то тихо сказала ей. Верка вскочила как ошпаренная и, смерив сестру уничтожающим взглядом, не оглядываясь, пошла из сада.
– Что это она, – привстав, спросил Санька, – только что смеялась, и на тебе.
– Не обращай внимания, – ответила Катя. – У нашей Верки на неделе семь пятниц. Ребенок еще.
Уже в темноте Санька пошел провожать Катю. Говорили о том о сем. Санька рассказывал, как сдавал экзамены в училище, как зайцем добирался до Елани. Катя смеялась и по-взрослому печально смотрела на него. И тогда впервые он поцеловал ее, вернее, поцеловала она, это он потом понял, когда появился собственный опыт, а тогда он обалдел от счастья. Прощаясь, просил ее писать, она обещала.
В воскресенье приехал дед, дал денег на билет до училища – ни рубля больше, ни рубля меньше.
– Лишних денег у меня нет, – сказал он. – Там государство о тебе побеспокоится.
Вечером Санька слышал, как дед хвастался соседу: «В нашей деревне шофера, врачи, продавцы есть. Теперь вот летчик появился, Колин Санька, в летное поступил. Моя кровь. Я ведь тоже в молодости летал».
Бабка отыскала корзину, насыпала в нее два ведра крыжовника:
– Отвезешь домой, – сказала она. – Заработал.
Бабка хотела проводить его, но Санька отговорил.
С утра зарядил дождь, чего, мол, мокнуть, а он и так добежит. Не хотелось, чтоб кто-то из родни видел, что его будет провожать Катя. Но вместо нее, прикрыв голову от дождя прозрачной пленкой, прибежала на станцию Верка. Прибежала в самый последний момент, когда, проталкивая себя сквозь сетку дождя, из-за поворота показался поезд. В больших сапогах, из которых торчали голые забрызганные ноги, шурша пленкой, Вера закрутила по сторонам головой. Он вышел из укрытия, и вся она засветилась детской радостью, с ходу бросилась к нему, уткнулась мокрым лицом в шею.
– Санька, Санька, вот ты где, – всхлипывая, шептала она. – Ты приезжай, обязательно приезжай. Ладно? Пиши. Ладно? Я тоже напишу.
Санька косил глазами по сторонам – не увидел бы кто.
– Ладно, ладно, напишу, – смущенно бормотал он. – А где Катя?
– Не придет она, – скривив губы, протянула Верка. – Она вчера в Старую Елань с Лилькой Шипицыной умотала. Там курсанты пожарного училища приехали.
– Вот как! – сглотнув слюну, растерянно проговорил Санька. – Ну, ничего, значит, так надо. А ты молодец. Спасибо!
Подошел поезд, и Санька понес к вагону оттягивавшую руку корзину. Верка шла рядом, под ногами хлюпала вода, обдавая брызгами, бежали на посадку люди. Он так и запомнил: дождь, длинный гудок электровоза и тоненькая, с растрепанными мокрыми волосами Верка, неловко, по-бабьи, бежавшая за поездом.
От Верки приходили письма детские, наивные. Однажды он случайно оставил письмо в столе, его нашли и прочитали. Хохотало все отделение, и он перестал писать ей. Не потому, что не хотел, а потому, что над ее письмом посмеялись, хотя смешного там ничего не было. Девчонка объяснялась в любви. Он ждал писем от Кати, но они приходили редко, а потом и вовсе перестали приходить. Вскоре он узнал: Катя вышла замуж.
Честно говоря, Санька не был готов к встрече с этой, уже давно ставшей взрослой, Верой. В его памяти она осталась той, прежней девчонкой, он ничего не добавил к ней в своем воображении. Перед его глазами все годы стояла Катя. Полчаса назад, узнав, что Катя стала женой Анатолия, Санька, скорее всего, удивился самому факту: все равно Храмцова, хоть и не его.
Он хотел было расспросить Веру о Кате, но тут снаружи послышался шум, хлопнула дверь, и в будку влетел взволнованный техник.
– Там, командир, ящур на драндулете прикатил. Как кобель с цепи сорвался. Я его хотел послать куда подальше, а у него на пиджаке ордена. Тебя требует.
– Я сейчас выйду, – поглядывая на Веру, сказал Санька. – Пусть подождет.
– Я жаловаться буду! Министру авиации напишу! – дребезжал, рвался старческий голос. – Чего он там спрятался? Пусть выйдет и с народом поговорит, ответит за свои хулиганства.
– Он там с агрономшей, – послышался голос Карасева. – Сейчас выйдет.
– A-а, не успел прилететь и уже шуры-муры разводит, – заклекотал все тот же голос. – А ну, вылазь!
Будку сотряс удар, точно кто-то выстрелил по ней из ружья.
– У вас что тут, все с ума посходили? – сказал Санька и вышел наружу. И тут же получил палкой по спине. Не понимая, в чем дело, он отскочил в сторону, принял боксерскую стойку. И опустил руки: перед ним стоял его собственный родной дед. Выпучив от злости глаза и кривя рот, заносил он палку для нового удара.
– Дед, дедушка, ты чего! – воскликнул Санька. – Чего размахался, а?
Дед на секунду остолбенел, палка застыла в воздухе.
– Санька! – узнал он. – Так это, значит, ты над станцией кружил.
– Я, деда, я, – сознался Санька.
– Значит, ты, – недобро протянул дед. – Хорош внук, ничего не скажешь. Всю деревню на дыбы поднял. Ты на кого, поганец, кулаки выставил, а? На родного деда?
– Так я тебя хотел увидеть, – начал оправдываться Санька. – Дай, думаю, погляжу.
– Кто разрешил низко летать, а? Иль думаешь, я не знаю, на какой высоте вам разрешается летать? Иль думаешь, тебе все позволено? А я говорю: не позволено!
– Да чего вы все на меня? – взмолился Санька. – Что, тут самолета не видели, что ли? Чем палкой махать, ты бы сначала разобрался.
– А ну, давай в машину. Я тебя на станцию свожу. Посмотришь, что натворил. И пусть на тебя посмотрят. От твоих выкрутасов свиньи забор повалили, парник разнесли. Все грядки потоптали.
– Да не думал я, что так получится.
– Не думал, говоришь? Вот они на тебя жалобу напишут, тогда задумаешься, да поздно будет. Я вот еще начальству твоему позвоню, пусть они тебе штаны снимут и выпорют.
Сплющив губы, дед развернулся и, опираясь на суковатую березовую палку, захромал к видавшей виды «эмке», которую когда-то перегонял из города на станцию Санькин отец. Машина заурчала тихо, но ровно и, покачиваясь на ухабах, покатила к дороге на станцию.
