– Кажись…
Кучер только шмыгнул простуженным носом.
– Как хоть дом выглядит?
– Дом как дом. Такой же, как у нашего барина. Серый. Крыльцо со ступеньками. Зверюки по обеим сторонам крыльца.
– Что еще за зверюки? – не понял Озеровский.
– Да нет. Эти… Как их… – Рука кучера принялась чесать бороду. – Из камня. Мордатые… С волосней.
– Львы?
– Во! Они самые.
– Барчук оставался, а ты уезжал?
– Так, вот ей-богу…
– Поедешь со мной, покажешь дом.
Рот кучера искривился в улыбке.
– Так что ж сразу не сказали! Мы ж с радостью! Мы ж…
– Не радуйся! – оборвал возбужденные крики Озеровский, – с охраной едем. Не убежишь.
* * *
На вокзале в Москве Феликса Эдмундовича встречал Петерс
[41]. Один. Без сопровождения, соответственно приказу, который ему отдал Дзержинский по телеграфу, находясь еще в пути.
В правой руке заместитель руководителя ВЧК крепко сжимал ручку старого, потертого кожаного портфеля.
– Как Ильич? – первым делом поинтересовался Феликс Эдмундович, спрыгнув с подножки тамбура на платформу.
– Жить будет, хотя чувствует себя крайне тяжело.
– Где содержится человек, покушавшийся на Старика? – Дзержинский, не дожидаясь охраны, направился к выходу. Петерс едва за ним поспевал.
– Была у нас. Сейчас в Кремле, – заместитель смахнул со лба пот, – по личному распоряжению Свердлова.
– Письменное распоряжение о переводе имеется?
Чекист отрицательно качнул головой.
– И ты отдал? – Феликс Эдмундович резко развернулся всем телом в сторону подчиненного. Тот только судорожно, сквозь ноздри, втянул в себя воздух.
– Понятно. – Кулаки Дзержинского сжались сами собой.
Петерс продолжал молчать.
– Что еще?
– Преступник был не один. Налицо явный заговор, нити тянутся к нам. Либо в ЧК, либо… – Яков Христофорович прокашлялся, будто поперхнулся, после чего с трудом выдавил из себя: – Либо на Красную площадь.
– Уверен?
– Вот, – замки портфеля щелкнули. Яков Христофорович распахнул клапан, вынул из него три исписанных с обеих сторон листа, – здесь мои соображения по данному делу.
– Фанни Каплан? Та самая? Соратница Спиридоновой? – Дзержинский с недоверием глянул в содержимое.
Чекист подтвердил кивком головы. Товарищ Петерс был по жизни малоразговорчив, и председатель ВЧК знал и ценил эту его черту, потому что считал, что сотрудник ЧК в первую очередь обязан подтверждать свою преданность делу революции не словом, а делом.
– Она же слепа, как крот.
– То-то и оно.
Феликс Эдмундович тряхнул сжатыми в кулаке бумагами.
– Бред. Каплан не смогла ликвидировать
[42] градоначальника Сухомлинова в Киеве, сама на бомбе подорвалась, а тут…
– Я тоже не верю в то, что стреляла она.
– А какие основания думать, будто среди нас есть предатель?
– Про предателя я ничего не говорил, – заметил Петерс, – но то, что Свердлов очень торопил с этим делом, показалось мне подозрительным. Хотя Каплан сама призналась в том, что участвовала в покушении на Ильича.
– Каплан – одинокая, несчастная женщина. – Феликс Эдмундович знал, о чем говорит. Фанни Ефимовна, как и Дзержинский, прошла суровую школу каторги. А российские каторжане друг о друге знали если не все, то многое, и их братство не успело расколоться окончательно. – Больная, никому не нужная, потерявшаяся в жизни женщина. Вам известно о том, что она дважды пыталась покончить с собой?
– Нет.
– Вот то-то и оно. Свердлов объяснил причину перевода Каплан в Кремль?
– Нет. Да и распоряжение передал не лично, а через Курского. Кстати, именно Курский забрал арестованную.
– Ладно, разберемся. – Феликс Эдмундович сложил вчетверо мятые листы, спрятал их в нагрудный карман гимнастерки. – Теперь о том, что следует сделать вам. Люди готовы? – Получив утвердительный ответ, Дзержинский продолжил мысль. – Немедленно отправьте их к британскому консульству
[43]. Захват здания должен произойти молниеносно и без применения оружия. Повторяю: никакого применения оружия! Хватит того, что в Петрограде и главного подозреваемого убили, и своих людей потеряли
[44]. Меня интересуют живые свидетели и документы. Слышите, Яков Христофорович: только живые свидетели! Я к Свердлову. Как справитесь, звоните в Кремль.
Руководитель ВЧК еще в поезде принял решение: по приезде в Москву не ехать на Лубянку. Опыт минувших суток подсказал: предатели есть везде. Как только Яков узнает, что он появился в столице раньше ожидаемого им срока, все может сорваться, как едва не сорвалось в Питере. «Впрочем, – тут же заметил Феликс Эдмундович, – почему едва? В Питере именно сорвалось. Кроми мертв, документов нет. За действиями Яковлевой явно чувствуется измена: не сразу начала захват здания британского посольства, дала возможность дипломатам сжечь компрометирующие их бумаги. Личная инициатива? Сомнительно. Скорее всего, надоумил Зиновьев. Его поведение, кстати, тоже заслуживает самого пристального внимания. Вновь, сукин сын, остался в стороне. Паразит скользкий, ужом из рук выворачивается. И на этот раз извернулся, не подкопаешься. В Москве подобного произойти не должно».
