– А беляк-то меня и спрашивает: как, мол, фамилия мальчишки? – снова начали входить в сознание чекиста слова матроса. – Я возьми и брякни.
– И что он?
– Рассмеялся. А потом добавил: мол, от такого уродца всякого можно было ожидать.
– Почему уродец? – удивился Бокий.
– Я вот тоже так спросил. А беляк и ответь мне: мол, все, кто под Сашкой ходил, все уроды.
– Под каким Сашкой? – заинтересовался Глеб Иванович. – Он пояснил?
– Ну да. Пацан-то, оказывается, одно время служил при Временном правительстве. То ли помощником Керенского, то ли секретарем.
– Секретарем у Керенского? – встрепенулся чекист. – А вот это уже интересно. Даже очень интересно! Черт! – Бокий с силой ударил ладонью по столу. – Жаль, нельзя допросить самого Канегиссера. Благодаря Варьке ходим вокруг да около…
Глеб Иванович стремительно вскочил на ноги, нервно потирая руки, приблизился к Доронину:
– А ведь в этом что-то есть, Демьян Федорович. Определенно есть! Получается, полковник Белый ненавидит всех, кто хоть как-то связан с Керенским. Оно и понятно: те его посадили… А что… – взгляд Бокия уперся в Доронина. – Как думаешь, что, если мы полковника подсадим к студенту? А?
– Для чего?
– А вот послушай. Канегиссера допросить мы не в состоянии. По крайней мере до приезда Дзержинского. Это минимум сутки. Теряем время. А Белый нам поможет.
Демьян Федорович отрицательно мотнул головой:
– Их благородие стукачом не станет. Кость не та.
– А кто говорит о «подсадке»? Мы господина полковника просто переведем в камеру Канегиссера. Он же не в одиночке? Нет. Вот данным фактом и воспользуемся. Утром вернем обратно. А после ты, Демьян Федорович, проведешь с ним новый допрос. Опять будешь на него давить по поводу денег. Он, естественно, будет упираться. А ты, Доронин, как бы невзначай, незаметно снова переведи разговор на убийство Соломоновича. Ведь они там, в камере, наверняка будут общаться. Вот ты его по тем разговорам и выпытай. – Глеб Иванович большим и указательным пальцами сдавил мочку уха. – Канегиссер первый раз в тюрьме. Ему выговориться захочется. Из страха перед будущим. Вот мы ему собеседника и подсадим. А завтра твой полковник все сам расскажет, по собственной воле, безо всякого стукачества. Потому как к «керенской братии» господин Белый питает далеко не братские чувства.
Доронин отрицательно покачал головой:
– Беляк не дурак. Сразу поймет, для чего мы его подсадили к мальчишке. А потому ничего не скажет.
– А ты сделай так, чтобы поверил. Через пару часов привезут новую партию задержанных. Сам знаешь, куда поехала Варвара. Все камеры станут доукомплектовывать. Вот тебе и решение вопроса. Кстати, у тебя в тюрьме есть свой человек? Из твоих, из братишек? Только чтоб верный?
– Найдем.
– Нужно, чтобы он сегодня заступил на пост, на охрану камеры Канегиссера. Коли есть приказ: никого из нас не впускать в камеру до приезда Феликса, то его должны выполнять все. Без исключения! Ты меня понял?
Доронин через секунду довольно осклабился, представив негативную реакцию Яковлевой.
– Николаевна нас с потрохами схарчит.
– Не схарчит, – уверенно проговорил Глеб Иванович. – Каково было распоряжение? А? Чтобы Канегиссера не допрашивали до приезда Феликса Эдмундовича. Чтобы тот, так сказать, все услышал из первых уст. Вот мы и выполним приказ. Так сказать, в полном объеме. А вот по поводу укомплектования камер приказа не было. На первом этаже «блатные» начали «бузить». Кое-кого следует посадить в карцер. Или на крайний случай в одиночку. В наказание. Вот по этой причине мы двадцать четвертую и освободим. А его благородие подсунем к студенту. Посмотрим, как подружится волк с ягненком.
* * *
Пришла очередь допрашивать мать Канегиссера, Розалию Львовну.
Аристарх Викентьевич, глядя на сидевшую напротив женщину, с болью перекатывал в сознании одну мысль: «Господи, и за что все это на нас свалилось? Именно на нас. Сначала война. Безумная, бездарная, непонятная, длинная, как бесконечность. Потом Керенский со своей шайкой. С глупыми «демократическими» указами, которые вконец развалили страну. Теперь эти, с грязью, кровью и матом. И самое страшное, этому не видно конца. Хоть какого-то…»
В последний раз с Розалией Львовной Озеровский встречался восьмого марта прошлого года, в день смерти ее сына. Тогда Аристарх Викентьевич поразился выдержке хозяйки дома. Высокая стройная женщина даже слезинки не пролила в присутствии полицейских. Ни одного лишнего движения. Никакой истерики, никаких эмоций. Только глаза, черные от горя, следили за действиями его подчиненных. Отвечала на вопросы внятно, с толком, с расстановкой. Потом, когда группа сыщиков покидала дом на Саперном, спокойно-величаво протянула руку для поцелуя. Он тогда, помнится, отметил, какая у нее эластичная, прозрачная, холодная кожа руки. Ледяная.
Теперь же перед ним сидела совсем другая женщина. Седая, поникшая. Никакой стати. Сутулая, плечи опущены. Некогда красивые ледяные руки мелко дрожат. В глазах пропал блеск. Мраморно-холодное лицо изрезали глубокие морщины, словно по красивой, готовой скульптуре некий злой художник, из злости или ревности, прошелся острым резцом.
Озеровский положил очки на стол, пальцами левой руки потер глаза. Начало девятого вечера… Ну и денек выдался сегодня…
– Розалия Львовна, – устало проговорил следователь, – как понимаете, вы арестованы в связи с тем, что ваш сын, Леонид Иоакимович Канегиссер, сегодня утром убил председателя Петроградской чрезвычайной комиссии.
– Да, нам сообщили об этом ваши люди, когда приехали нас арестовывать.
– В таком случае должен сообщить, что по данному факту ведется следствие. Ваш арест в интересах данного расследования. И от того, как вы будете ему помогать, зависит то, насколько скоро вы и ваша семья покинут данное заведение.
Камера заполнилась тишиной. Женщина никак не прореагировала на последние слова Озеровского. Она по-прежнему продолжала смотреть в пол, перебирая в тонких, как соломинка, пальцах батистовый платок.
– Вы меня слышали, Розалия Львовна?
– Да. Можете не повторять, – с трудом разжала рот арестантка.
– И как поступим далее?
– Все равно, – без каких-либо эмоций выдохнула женщина. – Мне безразлично, где находиться. Дома или у вас. Все рухнуло. Осталась только пустота.
– Отчего ж… – Аристарх Викентьевич пытался найти нужные слова. – Дом он и есть дом. В нем должны жить. Вы должны жить. Ваш муж, дочь. Вполне возможно, и Леонид.
Последние слова Озеровский произнес едва слышно, одними губами, но арестованная их услышала.
– Что вы сказали?
– Я сказал, что ведется следствие. И его результаты будут известны только после того, как мы опросим всех свидетелей происшедшего события. А потому у вашего сына еще есть шансы остаться в живых.
