Глубоко на дне пиратского сундука Джек улыбается и ждет, храня свои секреты. Он ждет детей. Он может ждать вечно.
Пруд с декоративными рыбками и другие истории
Меня завораживает механизм создания текста, процесс письма. Эта история была начата в 1991-м. Были написаны три страницы, а потом, почувствовав, что слишком близко подошел к материалу, я ее бросил. Наконец, в 1994-м я решил ее завершить для антологии, составляемой Дженет Бер-линер и Дэвидом Копперфилдом. Я писал ее сумбурно на видавшем виды палм-топе «Атари Портфолио» в самолетах, машинах, гостиничных номерах, не заботясь о последовательности, набрасывая разговоры и воображаемые встречи, пока у меня не появилось достаточно уверенности, что все закончено. Тогда я упорядочил заметки: получившееся меня поразило и обрадовало.
Кое-что в этом рассказе – правда.
Когда я прилетел в Лос-Анджелес, лил дождь, и я поймал себя на ощущении, что повсюду меня окружают сотни старых фильмов.
В аэропорту меня ждал водитель лимузина в черной униформе, державший лист белого картона, на котором аккуратно и с ошибкой была выведена моя фамилия.
– Я повезу вас прямо в отель, сэр, – сказал водитель. Он, казалось, был несколько разочарован, что у меня нет при себе огромного багажа, который он мог бы поднести, одна только видавшая виды дорожная сумка с футболками, бельем и носками.
– Это далеко?
Он покачал головой.
– Минут двадцать пять – тридцать. Вы бывали раньше в Лос-Анджелесе?
– Нет.
– Что ж, я всегда говорю, Лос-Анджелес – город на тридцать минут. Куда бы вы ни поехали, вам всего тридцать минут пути, не больше. Вы откуда? – спросил он, когда мы выехали с территории аэропорта на скользкие, мокрые, забрызганные неоном улицы.
– Из Англии.
– Из Англии, да?
– Да. Вы там бывали?
– Никак нет, сэр. В кино видел. Вы актер?
– Я писатель.
Он потерял ко мне интерес.
По дороге он изредка ругался вполголоса на других водителей. Потом вдруг резко свернул в соседний ряд. Мы обогнали пробку из четырех машин в том ряду, по которому только что ехали.
– Один лишь дождичек, и все в этом городе вдруг забывают, как водить, – сказал он мне. Я поглубже вдавился в подушки на заднем сиденье. – Я слышал, у вас в Англии вечно идет дождь. – Это было утверждение, а не вопрос.
– Немного.
– Совсем не немного. В Англии дождь каждый день. – Он рассмеялся. – И густой туман. По-настоящему густой, непроглядный туман.
– Да нет, не совсем.
– Да что вы такое говорите? – недоуменно спросил он, переходя в оборону. – Я в кино видел.
Потом мы еще помолчали, по голливудскому дождю шуршали шины, потом он сказал:
– Попросите номер, в котором умер Белуши.
– Прошу прощения?
– Белуши. Джон Белуши. Он ведь в вашем отеле умер. Наркотики. Слышали про это?
– А. Да.
– Про его смерть кино сняли. На его роль взяли какого-то толстого мужика. Совсем был на него не похож. Но истинной правды про его смерть вам никто не скажет. А ведь он, знаете ли, был тогда не один. С ним были еще два парня. Кинокомпаниям лишних проблем не надо. Но когда водишь лимузин, много разного слышишь.
– Правда?
– Робин Уильяме и Роберт де Ниро. Они с ним были. Все как один кокса нанюхались.
Здание отеля оказалось белым шато в псевдоготическом стиле. Попрощавшись с шофером, я зарегистрировался. Про номер, в котором умер Белуши, я не спросил.
К моему коттеджу в швейцарском стиле я шел под дождем, неся дорожную сумку в одной руке, в другой сжимая связку ключей, которые, по словам портье, откроют мне всевозможные ворота и двери. В воздухе пахло мокрой пылью и почему-то микстурой от кашля. Были сумерки, почти темно.
Повсюду плескалась и капала вода. Она бежала ручейками и речушками по внутреннему двору, стекала в небольшой выложенный камнями прудик в углублении между двух дальних стен.
Я поднялся по лестнице в сырую маленькую комнату. Не самое лучшее место для звезды, чтобы умереть.
Кровать казалась слегка влажной, дождь выстукивал доводящий до сумасшествия ритм по кондиционеру.
Я немного посмотрел телевизор – повторный показ отстоя: «Ваше здоровье!» незаметно перешло в «Такси», которое, мелькнув черно-белым, превратилось в «Я люблю Люси»
[9]
, – потом побрел спать.
Мне снились неумолчно лабающие барабанщики всего в тридцати минутах езды.
Разбудил меня телефон.
– Эй-эй-эй? Ты добрался о'кей?
– Кто это?
– Джейкоб со студии. Значит, завтракаем вместе, эй-эй?
– Завтракаем…
– Нет проблем. Я заберу тебя из отеля через тридцать минут. Столик уже заказан. Нет проблем. Ты мои сообщения получил?
– Я…
– Послал их вчера вечером по факсу. Пока.
Дождь перестал. Солнечный свет был ярким и теплым: истинно киношный голливудский свет. Я дошел до главного здания, ступая по ковру из раздавленных эвкалиптовых листьев – вот откуда медицинский запах вчера вечером.
Мне выдали конверт с листами факса: моя программа на следующий день, несколько приветственных записок на компьютере с рукописными каракулями на полях, где говорилось что-то вроде: «Это будет блокбастер!» и «Ей-богу, это будет крутой фильм!» Факс был подписан Джейкобом Клейном, очевидно обладателем голоса в телефоне. Я никогда не имел никаких дел с Джейкобом Клейном.
К отелю подъехала маленькая красная спортивная машина. Я направился к ней. Водитель вышел и мне помахал. У него была аккуратная бородка с пробивающейся сединой. Под такую улыбку, как у него, вероятно, кредиты в банке дают. Перед собой он держал свой экземпляр «Сынов человеческих».
Это был Джейкоб. Мы пожали друг другу руки.
– А Дэвид приедет? Дэвид Гэмбл?
С Дэвидом Гэмблом я обговаривал детали поездки, не совсем при этом понимая, какова его роль. Продюсером он точно не был, а о себе сказал только, что «работает над нашим проектом».
– Дэвид больше на студии не работает. Теперь проектом заправляю я и хочу, чтобы ты знал: на мой взгляд, твоя книга просто нечто.
– Это хорошо? Мы сели в машину.
– Где переговоры? – спросил я. Он тряхнул головой.
– Это не переговоры, – объяснил он. – Это завтрак. – Поскольку вид у меня, наверное, был озадаченный, он надо мной сжалился. – Этакая предварительная встреча, – объяснил он.
