– Поди прочь, докучливый! – и Твердята хлопнул его тесаком пониже спины. Хлопнул плашмя, но силы не умерял. Миронег подскочил, схватился обеими руками за зад:
– Эх, я, черниговский дурачок! Подошёл к воину в разгар сражения! Неуместно! Глупо! – из его пьяных глаз брызнули слёзы.
– Ступай, Капуста! Иначе по-другому проучу!
– Ты прости их, Твердятушка! – Миронег утирал пьяные слезы подолом рубахи. – Прости! Тело твоё стало здоровым, а дух всё ещё болен. Кипит в душе ненависть, распирает, рвёт душу. Прости, и жизнь сделается лё-ё-ёгкой, подобно пёрышку цапли взлетишь ты! А я старался, очень старался! Бегал по городу весь в поту. Наконец Богородица сжалилась, привела мне навстречу богатыря-Бугу с его барабаном. Эх, жаль, мне степное племя! Молоко коз и кобылиц – вот и вся милость, ниспосланная им!
Твердята поначалу смотрел на него с недоумением, но Миронег скоро стал надоедать ему. Тогда он ухватил черниговского уроженца за ворот рубахи и рванул, отбросил на сторону, словно негодную ветошь. Миронегу не удалось удержаться на ногах, он рухнул в пыль. Твердята занес оружие для удара.
– Умри, Володька! – прохрипел он.
Внезапно кто-то крепко ухватил его за запястье, ловко вывернул руку, вынул из ладони тесак. Твердята вздрогнул. Песнь утихла, но Тат оказалась совсем рядом, впилась в него фиалковыми очами. Почему и от неё пахнет хмельным? Откуда этот песий смрад? Твердята тряхнул головой и узрел наконец Миронега. Черниговский уроженец, охая, ползал в пыли.
– Аппо спасал тебя как мог! – серьёзно проговорила Тат. – Он верный товарищ. Не хотел, чтобы ты в одиночку сражался со столь славными воинами. Управитель этих мест оказал тебе честь, пригласив в свой дом. Тебе нужно чисто вымытое тело и свита. Вам обоим, тебе и Аппо, надо посетить баню.
* * *
Тат проводила его до ограды Иегудиного сада. Они остановились у низенькой двери – входа в сад. Над их головами возвышалась высокая каменная кладка. За ней, на ветвях ореховых деревьев, задорно щебетали птицы. Улица была пустынной в этот вечерний час. Только каменные заборы вдоль дороги, за ними, под сенью садов – дома богатых горожан. Редкие прохожие – господская челядь да торговцы-лоточники – проходили мимо них, задерживая изумлённые взгляды на Твердятином лице, закрытом синим платком. Твердята положил руку на кованое кольцо. Стукнул им один раз и второй, и третий. Когда за белёной каменной кладкой зашлись лаем хозяйские псы, Тат остановила его, знакомым жестом поправила на голове шаль, разыскала в дебрях своих одежд полотняный мешочек. Как обычно, не обращая внимание на его молчаливое сопротивление, сунула находку в его поясной кошель. Бросила коротко:
– Ступай…
Она шла по улице стремительно. Так узконосая ладья рассекает воды сонной речки. Широкие кроны платанов взымались над каменными оградами, бросая под её ноги густые тени. Фигура Тат, с головы до пят закутанная в шаль, мелькала меж ними из тени на свет, из тени на свет. Редкие прохожие, казалось, не замечали её. Один лишь Твердята мог видеть, как она выходит из тени на свет, из тени на свет. Он обождал, пока она скроется из вида, и потянул на себя дощатую, окованную железом дверь.
* * *
Цуриэль встретил его низким поклоном. Он стоял прямо за дверью, молчаливый и насупленный, словно давно уж поджидал тут Твердяту, досадовал на его опоздание, но не смел попрекать. Шествуя следом за старым воспитателем Иегуды к дому, Твердята высматривал за густой листвой крыши дворовых служб. Где-то там томится в плену его Колос. Вот они вышли на небольшую, посыпанную мелкой галькой площадку. Вот колодец, вот широкий зев амбара. Рядом строение поменьше. Из распахнутых ворот выглядывает сумрак. Пахнет запаренным зерном и конским навозом.
– Здесь ли конюшня, достопочтенный? – Твердята обращается к Цуриэлю по-гречеки, стараясь правильно выговаривать слова. Пыжится, словно отрок-школяр, нетвердо знающий урок.
– Здесь… – Цуриэль оборачивается. Твердята видит его узкое лицо. Чёрные глаза-бусины сверкают из-под огромного тюрбана. Вдоль впалых щек вьются сизые пряди. Твердята кладет ладонь на рукоять тесака.
– Дозволь повидать коня, – тихо говорит он, и собственный голос кажется ему чужим, а послушная, ловкая десница наливается чугунной тяжестью.
– Ты желанный гость в этом доме! Проси, чего хочешь – получишь просимое!
Цуриэль жестом приглашает его, и Твердята снова идёт следом, неотрывно глядя на пестрый шёлковый тюрбан. Они пересекают задний двор дома и входят под крышу конюшни.
– Колос-колосок! – завет Твердята. Ему отвечает радостное ржание и гул тяжёлых копыт, ударяющих в пол.
Цуриэль удаляется, пятясь, не сводя колючего взора с Твердятиного тесака.
* * *
Они долго стояли обнявшись. Поначалу Твердята молчал, прижимаясь лицом к морде коня, прислушивался к его дыханию, осторожно проводил ладонью по золотой гриве. Шумное дыхание коня, ароматы запаренного зерна и конского навоза, едва слышная мышиная возня под щелястым дощатым полом, урчание кота, примостившегося подремать под самой крышей, на перекрестье стропил, голоса слуг в отдалении. Твердята обнажил лицо, не думая о том, что кто-то может напугаться его вида. Но вот прошмыгнула с ведром помоев юная прислужница, косенькая девочка лет тринадцати, ударила о косяк деревянным боком ведерка. Твердята обернулся на звук, глянул на девчонку, прочёл в ответном взгляде ужас и отвращение. Девочка порозовела, отвернулась, кинулась из полумрака конюшни на улицу, на свет. Всё, как обычно. Он ужасен, его боятся. Твердята вздохнул, отвернулся, принялся искать расшитое шёлком изделие дочерей Тат – полюбившийся ему синий платок.
– Вот видишь, друг! – проговорил он. – Я беден нынче и не смогу выкупить тебя из плена. Я не могу даже убить Иегуду. Вот видишь…
– Любопытно, – незнакомый голос прозвучал совсем близко, но Твердята не слышал звука шагов.
Как удалось незнакомцу подойти так близко? Твердята обернулся. Ему приходилось, и не раз, видеть этого человека в городе. Не единожды они встречались в корчме, но в последнюю их встречу на незнакомце был надет бронзовый кованый нагрудник. Твердята запомнил чудное, покрытое зеленоватой патиной изображение крылатого змея.
– Амигам Лигуиец – моё имя. Я воин и купец, такой же, как ты. Я – шкипег, как никто другой, – проговорил человек. – А ты – Демьян Твегдята, новгоодский человек. Тебя многие знали и в Константинополе, и в Антиохии, и в крепостях Тавгики, и даже в Авиньоне!
Улыбка Амирама показалась Твердяте хищным оскалом оголодавшей крысы, но в его тёмных глазах плясали задорные чертенята, и Твердята решил не прогонять Лигурийца.
– Я прощаюсь с конём, – бросил Твердята, надеясь на понимание, но Амирам не ушёл.
– Хогоший конь. Иегуда купил его по случаю, и не догого… – продолжал Лигуриец.
– Колос был моим много лет, а теперь я должен оставить его…
– Ты намеген плыть в Константинополь? На чём? Когда?
