Возгарь сидел за опустевшим столом совершенно неподвижно. Не моргал глазами, не шевелил пальцами. Однако кожаный кошель Цуриэля бесследно исчез. Неужто волхв проглотил его? Так же быстро скрылся и старый жид – Цуриэль.
– Эй, Возгарь! – рявкнул высокий дружинник неюных лет.
Миронег с самого начала исподволь наблюдал за ним. Дружинник внимательно осмотрел корчму чёрными пытливыми очами. Прежде чем усесться за стол, он проверил и очаг, и клеть, заглянул под каждую скамью. Наконец детина уселся прямо напротив входа, строго отчитал служителя, когда тот хотел прикрыть дощатую дверь. Оконца в корчме были узки и закрыты ставнями, а дверь в дневное время держали постоянно притворённой, дабы знойный, насыщенный влагой воздух не проникал внутрь строения.
– Оставь дверь, холоп! – пробурчал черноглазый дружинник. – Что там на дворе? Что за стук?
– Торговка привезла рыбу, – смиренно отвечал служитель.
Действительно, по вымощенному камнем двору затарахтели колёса повозки, послышался крик ишака.
– Если позволишь, достопочтенный Пафнутий, я воспою и взыграю для вашего веселья, – проблеял Борщ. – А ввечеру мой многомудрый наставник желает совершить моление и жертвоприношение. Он уж слышит вещие голоса. Но божественные сущности не раскроют своих тайн, не получив теплокровной жертвы.
– Обожди ты, некрещёный человек! – проговорил Пафнутий. – Князю не до пьяных песнопений. Он занят!
– Сегодня новолуние! Строгий бог Велес потребует жертв! Но он и справедливый бог! Он предрекает… – прогромыхал Возгарь, потешно вращая глазами. Гнутый перст его нацелился в грудь черноокого вояки, отверстый рот брызгал слюной. Миронег заметил, как некоторые из дружины принялись креститься.
– Предрекает! – передразнил волхва Пафнутий. – Что ж твой бог, строгий и прозорливый, не предрёк воскрешение убиенного Демьяна, а?
– Да не Демьян это! – возразил дружинник в шитой синим шёлком, залитой вином рубахе. Видно, ему занемоглось с перепою, и он, как был, в сапогах, прилёг на широкую скамью, прикрыл мутные очи. Прочие ребятушки именовали его попросту Клещом, просили посторониться. Черноокий Пафнутий зыркал на него недовольно, но подняться не приказывал, терпел. И то правда. По какой уж причине прозвали богатыря именем вредного, ползучего, мелкого гада – бог весть. Но ручищи он имел преогромные, грудь – шире ворот, рожу – устрашающе-свирепую.
Дружинники, волнуясь, гомонили о каком-то общем знакомце. Об утерянном и вновь обретённом товарище толковали. Будто помер он и снова ожил. Да разве такое бывает, чтобы мертвецы восставали? Миронег, силясь преодолеть пьяную дурноту, прислушивался к разговору. Лишь заслышав знакомое имя, трижды произнесённое с зубовным скрежетом, Апполинарий опамятовал.
– Когда ты протрезвеешь, Клещ, ступай на паперть да посмотри ещё раз! Честью клянусь: там сидит сам Демьян Твердята с посохом и сумой, – проговорил один из дружинников, самый молодой. Высокий, ломающийся голос его звенел нескрываемым страхом.
– Целый день сидит, будто заноза в ладони! То ли подаяния ждёт, то ли князя нашего, Давыда Игоревича, подстерегает! – подтвердил другой. – Страшен стал Твердята. Ни былой гордыни, ни красы не осталось. Морда – как у идола лесного, одёжа степняка: лисья шапка, азям из армячины, кривой нож, сапоги из козловой кожи, но хорошие – сам на себя не похож. Но это он. Точно он!
– А правду ли говорят, что странник в лисьей шапке и в корчму захаживал? Эй, корчмарь, отвечай!
– То правда, – отозвались из поварни.
– Твердята жрал из этих мисок! – Пафнутий шмякнул кулаком по столешнице, плошки-чашки дружно брякнули.
– Выдумщик ты, Пафнушка! – проговорил Клещ, не размыкая глаз.
– А давайте, братья, хоть Возгяря спросим! – предложил розовощекий юнец. Древко своего топора он прислонил к скамье, огромные ручищи положил на столешницу. Миронег приметил, как блеснул в вырезе его рубахи медный крестик.
– Оставь волхва! – приказал Пафнутий, и бородачи повиновались, признавая за ним старшинство. – Смотри-ка, Мышата. Наш речистый певун снова остолбенел!
Всё уставились на волхва, а тот сидел недвижим. Даже буркалами перестал вращать. Нешто умеет спать, не смыкая глаз?
– От голодной житухи к сытому княжескому столу!
– Неужто гуся предсказательного сожрали?
– Эй, Борщ! Растолкай-ка наставника, пусть нам скажет…
– …пусть скажет, жив ли Демьян Твердята…
Дружинники гомонили, Борщ сидел ни жив ни мертв, прижимая к груди гусака. Возгарь дрогнул, захлопал глазами, зашлепал губами, затрещал сочленениями костей, поднялся с места, встал посреди корчмы. Косматая его борода топорщилась, глаза горели, руки крепко сжимали посох. Он мелко трясся в непреодолимом ознобе, и колокольцы на его шее и поясе позвякивали. Борщ подбежал к очагу, в мановение ока возжёг огонь. Гусь громко вскрикнул, лишившись ещё пары перьев. Миронег перекрестил брюхо и зажмурил глаза, дабы они не смотрели на греховное волхование. Когда по корчме разнёсся дух палёного пера, звон бубенцов стал внятней. Миронег приоткрыл глаз и изумился ещё более, узрев, что старый Возгарь кружится между столами в странном танце, а княжеские дружинники хлопают по столам ладонями, топают по полу подкованными сапогами. С улицы понабежали ещё ребятушки. Всё крупные, всё нестарые, всё с лицами, изукрашенными боевыми шрамами, всё вооружены и веселы. Эх, и умножилось же их веселие при виде Возгаревой пляски! Поскидывали ребятушки шапки на пол. Многие сами таки в пляс пустились, вслед за Возгарем, да не просто кругом, а вприсядку, далеко на стороны выкидывая руки и ноги. Звон, гогот, гам, стук наполнили всё мироздание. С потолка на голову Миронега сыпалась камышовая труха. Черниговский уроженец всерьёз раздумывал, не забраться ли под стол. Но плотно набитое брюхо не позволяло так борзо шевелиться.
– Жив убиенный! Восстал! Спасён! Возродился для мести! – перекрикивая шум пляски, провозгласил Возгарь.
В тот же миг в наступившей тишине взвыла, завертелась Мамайка. Клацнули, смыкаясь, челюсти. Сметая скамьи, утыкаясь в нетвердые ноги ребятушек, две огромные собаки метались по корчме. Мамайка взвывала, прижимая хвост к брюху, досадливо скалилась, стараясь отогнать огромного, серой масти пса. А тот не отставал, норовил ухватить сучку за загривок, подмять под себя. Неужто и вправду вознамерился покрыть? Корчмарь уж прибежал со жбаном воды, а следом и прислужник ввалился с непорожней кадкой – наладились сцепившихся псов водой разливать. Но те уж серым, мохнатым комом выкатились за дверь.
– Глядите-ка, – вскричал кто-то. – Пёс! Князь-Давыдову суку угрызает!
– Какой пёс! Волк это! Княжескую суку покрыл!
– Мамайку уел!
– Убить его!
– Да как осмелился зверь под человечий кров вторгнуться?! Убить!
– Да куда там! Дело сделано!
– Ну, жди теперь волчьего приплода!
– Да откуда он здесь?
