Стараясь отогнать тягостные мысли, князь взбирается по шаткой лестнице наверх. Там, в дощатой пристройке над конюшней, разместились его половцы. Витязи лежат вповалку, подсунув под головы перемётные сумы, над ними роится мелкая летучая тварь. Убогое житьё! Даже мошкара в этих местах иная, особенно жадная до людской крови.
– Русич? – слышит он вкрадчивый, скрипучий голос. – Ты ведь не степняк, верно? Степняки не понимают речь ромеев, а ты – иное дело. Спускайся-ка вниз. Наш командир зовёт тебя…
Володарь оборачивается, смотрит вниз. Там, у основания лестницы, стоит приземистый, до глаз заросший рыжей бородой крепыш. Володарь видел его ранее. Это один из ратников беловолосого Лауновеха. Этого варяга, похожего на лешего, перепившего браги, товарищи называли Гуннульв. Тьфу же! Ну и пакостно имечко! Вододарь сплюнул едва ли не на макушку незваному собеседнику.
– Ты чего это?! Плеваться?
– Передай Лауновеху: князь Рюрикова рода только перепояшется и прибежит. Мигом явится и низко поклонится.
– Откуда знаешь нашего командира? – рыжий леший говорил на языке ромеев коряво, пропуская слова, пришепётывая и потешно присвистывая сквозь прорехи в зубах.
– Слышу и посматриваю, – Володарь спускался с лестницы, от души сожалея, что сунул в голенище лишь небольшой нож, не прихватив более увесистого оружия.
– Вы пришли с венецианским иудеем. Мы знаем его. Надёжный человек, хоть и бродяга, и выкрест. Меня послал Лауновех. Наш вождь хочет знать, хочет спросить и спросит!
– Амирам – христианин? – Вододарь сделал вид, будто удивлён.
– Амирам – бродяга, такой же, как и ты. Бродяга и пират.
Володарь уже спустился с лестницы, но встать лицом к лицу с незваным собеседником не удалось. Рыжий варяг оказался мал ростом. Его макушка едва достигала княжеского подбородка. Володарь не хотел оглушать рыжего и потому хлопнул по веснушчатой плеши раскрытой ладонью.
– Выпустить твои кишки! Так же они смердят, как у твоих друзей-степняков? Так же корчится и вопит бездомный князь, как ромейский ворюга?
Рыжий лешак шипел и плевался сквозь прорехи в зубах до тех пор, пока Володарь не ухватил его за бороду и не приподнял. Он тащил ругателя в трапезную залу с хохотом, уворачиваясь от неловких пинков, не давая рыжему возможности вытащить из-за голенища нож. Латиняне с беловолосым Лауновехом во главе повскакали на ноги при их появлении. Послышалась косноязычная брань. Но Володарь, не обращая внимания на угрозы, схватил рыжего ругателя сзади за кушак, сгреб в охапку косы на затылке, приподнял докучливого да и зашвырнул в угасающий очаг.
– Моулидес! – беловолосый Лауновех выплюнул изо рта похвалу, словно выпустил камень из пращи. – Русич киняз! Друга Лигуриен жид! Амирам давал похвала тебя и твоих дикарэх!
– Довольно! – поморщился Володарь. – Мы оба можем говорить на языке ромеев. Ты звал меня, и я пришёл. Говори, какая нужда, и не коверкай язык моих дедов. Я без того в тоске!
– Отчего тоска? – глаза Лауновеха были столь же белесы, как его пряди. Прилипчивый, будто овечье дерьмо, которое пристает к подмёткам, причиняя досаду, взгляд его оценивал убогую одежу Володаря. Особо латинянин приценился к добротным, не первой молодости сапогам, надолго задержался на изящной рукояти ножа, что выглядывала из мятого голенища, свидетельствуя о былом благополучии владельца. Не остались без внимания латаные портки, запятнанная рубаха и всклокоченная, давно не стриженная борода.
– Бедствуешь? Ищешь службы? – Лауновех обнажил зубы в хищной ухмылке. Его мёртвые, подобные змеиным, глаза неотрывно смотрели на Володаря, но Лауновех поднялся на ноги, приветствовал русича с должным достоинством, говорил сдержанно:
– В Константинополе хорошей службы вам не найти. Надо было уговорить Амирама переправить вас на восточный берег. Рыцари Мелик-шаха
[16] недолюбливают иноверцев, но ты – отважный воин и достоин снисхождения. Да и добыча там богата. А по вашей бедности – и вовсе несметное достояние.
– Князья Рюрикова рода на стороне магометан воевать не станут! Мы – православные и стоим за свою веру!
– Православные? Князья? Да где ж твоё княжество, Рюрикович? Эй! Не ярись! Я ищу дружбы с тобой! Сядь на скамью! Отведай нашей пищи и вина! Как говорят русичи?
– В ногах правды нет, – буркнул Володарь, покорно усаживаясь. За стенами корчмы, на улицах просыпалась жизнь, поднимались обычные гам и возня. Его половецкие дружинники могли и не услышать шума схватки, а драться с варягами в одиночку Володарю не хотелось.
Князь с размаху плюхнулся на каменную скамью. Латиняне расселись напротив него, плечом к плечу. Два десятка иноземных харь, одна другой чуднее. Зрелище непотребное в своей звероподобной свирепости, даже на привычный к таким видам взгляд Володаря. Нет! Зрелище витязей благословенной Руси куда как пригляднее. Даже рожа преподлейшего воеводы Пафнутия Жели покажется иконописным ликом по сравнению с эдакими угловатыми образинами: глаза близко посажены, носы, как и следует для вояк, многожды переломаны, подбородки – что наковальни, глаза шныряют по сторонам и плутоваты даже у тех, кто имеет их по одному. Умишки чуждые, иною верой осенённые, а прочие и вовсе без веры, точно как у кораблеводителя Амирама! Беловолосый Лауновех уселся во главе стола. Скалится, пытается уважение к володаревой княжеской чести выказать. Всех сотоварищей поименно представляет. А имена-то! Ормульв, Рагнвальд, Торбьёрн, Хальфдан, Ауд, Гисли. Володарь едва не оглох, мало что не лишился рассудка, прислушиваясь к звучанию незнакомых имен. Он украдкой крестил пуп под столом, отчаянно сожалея о забытом в убогой спаленке мече. Русич переводил взор с одного варяжского рыла на другое до тех пор, пока рыцарь Лауновех не произнёс последнее, и вовсе неблагозвучное для православного уха имечко: Мундомат. Так величался огромный, юных лет детина, с совершенно босым лицом и огненной копной на макушке. Мундомат пялился на Володяря недружелюбно и даже пощелкивал челюстью, подобно изготовившемуся к атаке вепрю, но в синих, ясных, будто утренние небеса, глазах его мелькала подловатая опаска. Володарь приметил жирную муху. Навозница с громким зудом кружила над столешницей, намереваясь почтить вниманием объедки. Вот она снизилась над деревянным блюдом, где в беспорядке лежали обглоданные кости молодого барашка. Молниеносным движением Володарь прихлопнул крылатую тварь. Досадный зуд сменился грохотом. Деревянное блюдо опрокинулось, кости разлетелись по столу. Молодой Мундомат повалился на скамью, громко вопя. Его старшие товарищи загомонили, жмуря светлые очи. Кряжистый леший Гуннульв уж вылез из очага чёрный, что сатана, злой, будто огнедышащий демон. Вон он сидит – едва от стола видать. Слева и справа от него – седобородые вояки, имен которых Володарь так и не смог уразуметь, но лица хорошо запомнил, накрепко! На замызганной каменной столешнице в беспорядке стоят порожние кубки и остатки сытной трапезы. Среди обглоданных бараньих костей и ломтей подсохшего сыра ползают сытые мухи. Володарь мучительно сглотнул. Последнюю седмицу они с Сачей ели лишь хлеб, запивая его сильно разбавленным вином. Денег едва хватало на уплату за ночлег.
