– По-нашему, он пьяница, брехун и блудодей. А по-вашему – божий человек! – рявкнул Каменюка.
Воевода Дорофей и шипел, и десницу на рукоять меча возлагал, а Каменюка знай своё талдычит:
– Брехун и блудодей…
Первым тронулся с места крытый рогожами воз муромчанина Голика, за ним последовала вереница вьючных коняг. Жены муромских возчиков подвязывали к возкам свои закопчённые котелки, а их смурные мужья в последний раз перед отправкой в дневной переход проверяли упряжь, в то время как первые повозки каравана уже катились по наезженной дороге в сторону Днепра, к Переславлю. А Каменюка всё твердил своё, будто заведенный: «блудодей» да «брехун». А у воеводы Дорофея бранные слова стали колом в глотке, и он лишь ворчал с придыханием, хрипел, как цепной пёс.
– Эх, мочи нет! – рявкнул Твердята. – Оба вы люди зрелых лет, семейственные, серьезные! Оба седыми бородами украшены, а ведёте себя, как дети малые! Или хуже того! – Твердята помолчал. – С самого Чернигова собачитесь! Тебя, Каменюка, я нанял с дружиной мой караван охранять. Так будь послушен – выполняй мои указания. А ты, Дорофей Брячиславич, если семье черниговского князя предан – ищи его родича! Эх, Миронег, Миронег! Где ты, мил друг! Ау!
– Позволь пойти в степь…
Твердята обернулся. Ах, как блистали фиалковые очи Тат в обрамлении жёлтого платка! Демьян привык и к странному, иссеченному шрамами лицу половчанки, и к её немногословию, и к надёжности привык.
– Ты скоро вернешься? – спросил он попросту.
– Я поскачу на Касатке, Деян, – она неотрывно смотрела ему в глаза, поглаживая золотистую кобылку по шее.
– Найди блаженного! – Твердята, приложив руку к груди, склонил голову. – Если живого привезёшь, то даю слово – высеку, а коли мёртвого – похороним!
Твердята кивнул и пустил Колоса шагом, нагоняя переднюю повозку каравана.
– Всех околдовала, – услышал он за спиной ворчание Дорофея Брячиславича. – И блаженного, и торгаша – всех вокруг пальца обвела!
* * *
С севера натягивало грозу. Воздух застыл, птицы умолкли, исчезла и мелкая кусачая сволочь, постоянно донимавшая скотину своим докучливым вниманием. Твердята дал волю Колосу, и конь помчался во весь опор, всё шибче перебирая мощными ногами. Знойный ветер обжигал лицо Твердяты, но издали уже тянуло речной свежестью. Колос чуял её, нёсся в бешеном галопе. Они далеко обогнали караван, неслись, не разбирая дороги по широкой степи, перескакивая через сусличьи горки. Твердята слышал лишь дробный топот да отдалённые громовые раскаты. Демьян Фомич надеялся: совсем скоро они увидит переславльский посад, высокий частокол, сторожевые башни, а над ними – колокольню с крестами на полотнище чистых небес. Словно потакая его надеждам, под ноги Колосу бросилась узкая стёжка, конь замедлил бег, перешёл на борзую рысь.
– Опасаешься потерять тропку, друже?! – захохотал Твердята.
Конь лишь прядал ушами и принюхивался. К дробному топоту добавились иные звуки: плеск воды, деревянный скрип. Так поскрипывают речные суда, когда трутся друг о дружку бортами. Всё так и оказалось: пологий, поросший ивняком бережок, частокол корабельных мачт, пристань, странное безлюдье кругом. Неужто грозовые тучи над северным горизонтом успели распугать переславльцев? Над берегом стёжка уходила влево, бежала вдоль берега к широким, окованным железом воротам. Сторожевые башни смотрелись в гладкую воду. Раскаты грома слышались всё ближе. Твердята спешился в виду посада. Колос потянул его к реке.
– Погоди! – придержал коня купец. – Не пей! Остынь!
Он повёл Колоса в поводу на гребню невысокого вала. Твердята хорошо знал дорогу. Внизу, под скатом вала извивался сонный Трубеж. Он, так же как Твердята, поспешал неторопливо, сочился в зарослях осоки, шептался с прибрежными деревами, шелестел, зазывал за собой раствориться в водах большой реки. Твердята знал: большая река совсем близко. Днепр ждёт его, а встретив, станет заманивать, кликать по имени, уговаривать, припоминать стародавние времена, когда ходил купец от Киева до Понта на крутобоких ладьях. Напомнит о лихой охоте в плавнях, об отважных товарищах. За кем гонялись они? Лисицу ли желали изловить? Ретиво носились за ней, словно то не зверь был, а самая желанная Божья милость. Припомнил и гигантских налимов, выловленных на удачу юным княжичем Володарем. Эх, Володарь Ростиславич! Отважная, забубённая душа! Где-то ныне гонит дичь непутёвый Рюрикович? В каких краях щиплет траву белогривый Жемчуг?
Впереди за частоколом сосновых стволов сверкала спокойная поверхность реки. Твердята услышал спокойный плеск волн, шорох камышей. Сначала он прибавил шагу, а потом и побежал, выпустив из ладони узду. Колос трусил следом, позванивая сбруей, дескать, тут я, хозяин, ещё не отстал. Попомни же меня, обернись! На песчаном бережку Твердята поспешно стянул сапоги, размотал портянки, ступил ногами в прохладную воду, потрогал её рукой. Он водил ладонью по поверхности воды, что-то ласково нашёптывая. Он беседовал с рекой, а та ластилась к нему, подобно истосковавшемуся по хозяйской ласке ручному зверю. Колос тоже вошёл в воду, потянул губами холодноватую влагу, фыркнул, тряхнул головой, надеясь, что звон сбруи привлечёт внимание хозяина. Но Твердята и думать забыл о коне. Купец всматривался вдаль, туда, где по-за гладью днепровских вод возвышался поросшими лесом обрывами правый берег. Левее, в том месте, где в Днепр вливался ленивый Трубеж, поскрипывали, терлись бортами о пристань речные суда.
– Эх, оседлать бы тебя, Днепрушко! – сойти на корабликах до порогов, а там…
Купец снова тяжело вздохнул и обратился к коню:
– Теперь и ты увидел Днепр, Колосушка? Как тебе, по нраву ли река? Станешь ли купаться?
Конь стоял неподвижно, опустив голову. Его золотая грива струилась по поверхности воды, привлекая мелкую рыбёшку.
Твердята присел на бережку. Он долго смотрел, как качаются на пологой волне корабельные мачты. Точно такие корабли швартовались на нешироком Трубеже, прямо под стенами Переславля. Их поднимали вверх по речке, швартовали у небольшой пристани. Крутые борта лодок перегораживали собой русло. Не обуваясь, заткнув сапоги в перемётную суму, новгородец взобрался в седло, и Колос, благодарно покивав своему всаднику, зашагал в сторону городских стен. Эх, неосторожными казались Твердяте переславльцы, беспечными, сонными! Согнали суда в кучу под городские стены. Что станет, если один из кораблей загорится по неосторожности ли, по злому ли умыслу врагов? Даже стражи не выставили, эх! Сам-то Переславль ладно выстроен на высоком холме при слиянии двух речек. Над крепостными стенами возвышаются шпили колоколен. Частокол снаружи обведен глубоким рвом. Склоны холма между рвом и речкой усыпаны соломенными крышами посада. Проезжая мимо, Твердята узрел и городскую суету, и многолюдство, и видимую надёжность – даже переславльский посад был обведен невысоким частоколом. Вход за стену охранялся стражей. И всё же, всё же… Не хотелось Твердяте ночевать за городскими стенами. Чем-то напоминал ему Переславль соломенное пугало, чучело огородное, вороватыми птицами засиженное, ненадежное.
