В процессе совместного проживания с Танькой Петя обнаружил, что та тырит из своей больницы какую-то наркоту. Для домашнего мальчика Пети Сергеева было большим откровением, что в советской больнице для чего-то использовалась наркота, но тот факт, что Танька ее тырила, осуждения в Петиной душе никакого не вызвал. Ну, ни капельки! Конечно, родители учили Петю, что чужое брать нельзя. Нехорошо это. Такое знание сидело у Пети Сергеева практически в крови. Но так это же именно чужое! Чужое всегда принадлежало кому-то конкретному, а вот наркота эта никому конкретному не принадлежала. Вернее принадлежала она больнице, но больница-то была государственная, а не Ивана Ивановича Иванова, ну, или там Альберта Зосимовича Шнейдермана. Если б Танька у кого-то из этих приличных людей хоть копейку украла, Петя Сергеев ни секунды с ней не то, что жить вместе, здороваться бы никогда не стал. А так, какая-то бесхозная государственная наркота. Грех не воспользоваться!
За наркотой к Таньке ходила вся их общая знакомая богема и какие-то типы, которых Танька отоваривала по-крупному для перепродажи. Петя в своем стремлении оторваться от материнского подола в свое время и курить начал, и портвейн выпивать, но в отношении наркоты у него сработало какое-то подсознательное чувство самосохранения. Петя наркоту даже пробовать не стал, и Таньке он этой наркотой баловаться не позволил. Поставил вопрос ребром, либо он, либо наркота. Наверное, Танька все-таки испытывала к Пете какие-то чувства, поэтому употреблять наркоту перестала. Во всяком случае Петя ее за этим делом больше никогда не видел. Однако бросать такой доходный бизнес Танька вовсе не собиралась. Она копила деньги на кооперативную квартиру и машину «Жигули». Против этого Петя Сергеев ничего не имел. Однако когда Таньку и всю компанию замели, Петя почему-то даже не удивился. Наверное, потому, что вместе с тем, что чужое брать не хорошо, родители научили его еще и тому, что все тайное рано или поздно становится явным. Удивился он только тому, что вместе с фигурантами, проходящими по делу, менты загребли и его. Он со всеми Танькиными дилерами и наркошами замечательно вписывался в групповую преступную деятельность. Танька никаких показаний на Петю не давала, наоборот, пыталась ментам объяснить, что он тут совершенно ни при чем. Тем не менее, все – и потребители ее товара, и перекупщики Петю знали, чем и давали основание держать его под следствием. Он по ментовской разработке выходил чуть ли не тайным мозгом и организатором всей банды.
Петины родители чуть не умерли от горя, поставили на уши все свои связи и, в конце концов, вышли на Каемкина. Каемкин тогда еще никаким генералом не был, но рычаги влияния на ментовские структуры имел. Он предпринял какие-то телодвижения, и Петя оказался на свободе. Однако помогать Таньке Каемкина никто из уважаемых людей не просил, и ее закрыли надолго. После этого инцидента Петя переехал жить обратно к родителям, подстригся и стал регулярно посещать своего спасителя Каемкина. Конечно, ни о каком таком барабанном стуке на своих сокурсников, а впоследствии и на сотрудников речи даже не было. Просто Петя информировал Каемкина об интересах и настроениях советской молодежи. Без каких-либо там конкретных фамилий. А чего, собственно говоря, в этом такого? Ну, нравятся советской молодежи иностранные джинсы и прочая дребедень, ну, слушает советская молодежь песни «Пинк флоид» и Юрия Шевчука. Это и так без информации от Пети Сергеева всем известно. Петя рассказывал Каемкину про Сартра, про непонятные философские разговоры и удивлялся, почему органы так переживают по поводу настроений этой самой молодежи. Ведь советская молодежь ничего такого криминального не говорила и не делала. Ну, разве что анекдоты про Леонида Ильича рассказывали, так, кто их только тогда не рассказывал?
Никто советскую власть не ругал, и свергать не собирался. Все были верные ленинцы – бывшие октябрята, пионеры и комсомольцы. Ну, было, конечно, некоторое преклонение перед ценностями западной культуры, но преклонение это в основном зиждилось на желании приобрести модные иностранные шмотки. И тексты-то, поэтому заумные сочинялись, что ничего конкретного в мыслях не было. Это органы там какой-то двойной смысл, супротивный советской власти углядеть пытались. Да, и работать особо никто не стремился. Чего работать-то, если все равно ничего не заработаешь? Сиди с восьми до пяти и делай умный вид за сто пятнадцать рублей в месяц. А если начнешь подпрыгивать, инициативу проявлять, то, глядишь, и повысят тебе зарплату до ста тридцати. Такую вот важную для органов информацию и выдавал Каемкину Петя Сергеев.
В процессе такого вот безрадостного общения с Каемкиным Петя закончил университет, сделал какую-никакую карьеру в Ленфинторге и даже обзавелся семьей. О браке договорились родители, и Петя послушно женился на дочке важного внешторговского работника. В браке он вел себя прилежно, можно даже сказать, старательно, в результате чего обзавелся двумя дочерьми. Обеих он любил без памяти и всячески баловал.
В начале Перестройки Каемкин из жизни Пети Сергеева исчез и Петя, наконец, вздохнул свободно. Начал заниматься бизнесом, благо внешнеторговые связи у него благодаря работе в Ленфинторге и хорошим отношениям с тестем были, дай бог каждому. Кое-какую копеечку Петя на этом деле заработал, очень собой гордился, опять отрастил волосы и даже приобрел себе свой первый спортивный автомобиль – ярко красный «Понтиак» со стеклянной съемной крышей.
Первым делом, слегка только понюхав воздух свободы и денег, Петя развелся с женой и попытался разыскать Таньку, но та сгинула где-то на бескрайних российских просторах.
И тут опять проявился Каемкин. Тот тоже времени даром не терял и даже повысился в звании. Каемкин предложил Петру приобрести акции Альбатроса. Целых тридцать пять процентов, двадцать из которых принадлежали бы Каемкину и находились бы у Пети в доверительном управлении, а пятнадцать принадлежали бы уже непосредственно лично Петру. Цена была названа смехотворная, и Петя согласился. А с другой стороны, попробовал бы он не согласиться! После Перестройки все вокруг страшным образом полюбили демократию, дружно забыли, как еще недавно скандировали «Ленин, партия, комсомол», и стали выявлять наймитов КГБ, стукачей и прочих подонков. Никто бы и разбираться не стал, какую там информацию и почему, Петя давал органам.
С тех пор так и повелось. Каемкин вырастал у Сергеева на пороге, как усатый гриб, и предлагал приобрести практически за бесценок долю в каком-либо бизнесе. При этом Петру всегда перепадал небольшой процент, а основная часть принадлежала Каемкину. Конечно, все эти договоренности между Петей и Каемкиным носили неофициальный джентльменский характер, но гарантией этого джентльменства служили усы Каемкина, его должность и компромат, который он имел на Петра. А уж когда Каемкин вышел в отставку, его бывшая должность и связи поимели даже больший вес, так как Каемкин уже не был связан условностями своей конторы. Бывший генерал даже стал потихоньку выводить из тени свой бизнес, переоформляя документы с кассира, которым являлся для него Петр Сергеев, на самого себя.
Долю в Технострое Петя тоже приобрел на пару с Каемкиным и с его подачи. Идея провести реконструкцию Альбатроса силами Техностроя принадлежала именно генералу. Петя знал, что Каемкин в свое время пытался выкупить акции Альбатроса практически у всех из имеющихся членов совета директоров, но, видимо, компромата у него не хватило. Все акционеры, как один, генерала недолюбливали, терпели его только из-за Сергеева, и то, только потому, что лично с ним в процессе руководства Альбатросом не соприкасались. Генерал в свою очередь тоже акционеров терпеть не мог. Больше всех Каемкина раздражал Сема Каменецкий. Во-первых, у него одного был целый блокирующий пакет, во-вторых, прихватить Каменецкого было не на чем, а, в-третьих, генерал подозревал, что Каменецкий чего-то пронюхал об их с Сергеевым альянсе. А вот Петру Каменецкий очень нравился. Петя сам всегда хотел быть таким, как Сема. Вальяжным барином. Но бог внешностью Петю обидел, и оставалось только любоваться со стороны, как Сема легко играючи рушит генеральские планы. Каждый раз, протягивая на совете директоров какую-нибудь очередную генеральскую идею, Пете было стыдно и он чувствовал себя полным идиотом, а когда Каменецкий эту идею сводил на нет, Петя искренне наслаждался моментом.
