Когда семья пришла обедать, мама даже не успела еще затопить плиту. Она стояла на ящике и рисовала маленькую коричневую пчелу с зелеными глазами.
— Мама! — воскликнул Муми-тролль.
— Ну как? — спросила мама, осторожно дорисовывая второй глаз пчелы.
Кисть была слишком велика, необходимо было смастерить новую. Ну да в крайнем случае можно было сделать из пчелы птицу.
— Похоже, — заметил папа. — Я узнал все эти цветы. Вот это — роза.
— Нет, — обиженно сказала мама, — это пион. Тот самый, красный, что рос у крылечка.
— Можно мне нарисовать ежа? — крикнула малышка Мю.
Но мама покачала головой.
— Нет, это моя работа. Но я нарисую ежа, если ты будешь хорошо себя вести.
За обедом все были в прекрасном настроении.
— Одолжи мне немного красной краски, — попросил папа, — прежде чем уровень воды поднимется, я нарисую на маячном холме нижнюю ватерлинию, чтобы серьезно изучить этот вопрос. Понимаешь, я хочу понять, есть ли у моря какая-то закономерность или нет… Это очень важно.
— Много материала ты собрал? — спросила мама.
— Массу. Но для того чтобы начать писать диссертацию, придется собрать еще столько же. — Папа склонился над столом и доверительно сказал: — Я хочу знать, коварно ли море на самом деле, или оно вынуждено подчиняться.
— Кому? — спросил Муми-тролль, вытаращив глаза.
Но папа замялся и принялся усердно есть суп.
— Ну… определенным законам, — ответил он.
После обеда мама налила ему в чашку немного красной краски, и он отправился рисовать нижнюю ватерлинию.
Осиновая роща покраснела, а на прогалинке лежал желтый ковер березовых листьев. Красная и желтая листва летела над морем вместе с зюйд-вестом.
Муми-тролль закрасил с трех сторон стекло фонаря черной краской — так поступают злодеи, пускаясь в опасные приключения. Он обошел вокруг маяка, смотревшего на него пустыми глазами. Снова наступил вечер, и остров проснулся. Муми-тролль чувствовал, как он ворочается. Над мысами кричали чайки.
«Ничего не поделаешь, — подумал Муми-тролль. — Если бы папа знал, он понял бы. Но я не хочу видеть, как песок опять поползет сегодня ночью. Пойду лучше на восточный мыс».
Муми-тролль сел на камень, направил фонарь в сторону моря и стал ждать. На остров спустилась тьма, но Морра не появилась.
А малышка Мю увидела и его, и Морру. Морра сидела и ждала на песчаной отмели.
Мю пожала плечами и снова заползла в мох. Она уже не раз замечала, как некоторые по глупости ждут друг друга не в том месте, где надо, и отчаиваются. Тут уж ничего не поделаешь, так уж повелось.
Ночь была мрачная. Муми-тролль слышал, как мимо пролетают невидимые птицы. Позади него в Черном Оке послышался плеск, и он обернулся. Глаз фонаря осветил полосу на черной воде. Морские лошадки! Они плыли вдоль скалистого берега, может быть, они бывали здесь каждую ночь, а он и не знал об этом.
Лошадки хихикали и брызгались водой, они смотрели на него из-под челок. Муми-тролль переводил взгляд с одной на другую. У них были одинаковые глаза, одинаковые цветочки на шее, их головы поворачивались одинаково дерзко. Он не мог различить, которая из них его лошадка.
— Это ты? — спросил Муми-тролль. Морские лошадки подплыли к самому берегу. Теперь вода достигала им до колен.
— Это я! Это я! — воскликнули обе и залились смехом.
— Ты не хочешь спасти меня? — спросила одна. — Скажи, маленький толстый морской огурец, ты смотришь на мой портрет каждый день? Смотришь?
— И вовсе он не морской огурец, — с упреком возразила другая. — Он маленький-маленький гриб-дождевик, который обещал спасти меня, если поднимется шторм. Он маленький гриб-дождевик, который ищет раковины для своей мамы. Разве это не прелестно? Прелестно!
Муми-тролль вспыхнул.
Мама начистила подковку порошком. Он знал, что одна подковка блестит гораздо ярче, чем остальные. Он знал, что они ни за что не поднимут копыта из воды, и он так и не узнает, которая из них его лошадка.
от лошадки вошли в море. Он слышал, как они смеялись, но их смех все отдалялся и отдалялся, и под конец слышался лишь посвист ветра на берегу.
Муми-тролль растянулся на камнях и уставился в небо. Он не в силах больше думать о Морской лошадке. Как только он пытался представить ее себе, перед ним вставали две лошадки, две совершенно одинаковые смеющиеся лошадки. Они только и делали, что выбегали из моря и убегали обратно, — у него устали глаза. Под конец их стало много, целый табун, он не в силах был даже сосчитать их. Ему захотелось заснуть, отдохнуть.
Мамина стенная роспись становилась все красивее и красивее, она уже разрисовала стену до самых дверей. Мама изобразила зеленую яблоньку, усыпанную и цветами, и фруктами, и яблоки, лежащие в траве. Розовые кусты росли повсюду, почти все с красными розами, такие же, как у мамы в садике. Каждый куст был обрамлен белыми ракушками. Колодец был зеленый, а дровяной сарай — коричневый.
И в один прекрасный вечер, когда лучи заходящего солнца осветили стену, мама нарисовала угол веранды.
Вошел папа и поглядел на ее рисунок.
— А горы ты не рисуешь? — спросил он.
— Там нет никаких гор, — рассеянно ответила мама. Она рисовала перила, а их очень трудно изобразить прямыми.
— А что это у тебя, горизонт? — продолжал папа.
Мама подняла глаза.
— Нет, это голубая веранда. Моря здесь вовсе нет.
Папа долго смотрел молча. Потом подошел к плите и поставил чайник на огонь.
Когда он повернулся, то увидел, что мама уже успела намалевать большое голубое пятно, а на нем что-то похожее на лодку, точно он не мог разобрать.
— Послушай-ка, — сказал папа, — это у тебя вышло неудачно.
— Получилось не так, как я хотела, — жалобно ответила мама.
— Ты наверняка хотела изобразить что-то красивое, — утешил ее папа. — Но мне думается, лучше тебе это переделать, пусть уж будет веранда. Рисовать нужно то, что хочется.
После этого вечера мамина стенная роспись стала все больше походить на долину Муми-дален. Ей трудновато было изобразить перспективу, и пришлось переносить некоторые детали в другое место. Например, плиту и часть гостиной. Невозможно нарисовать каждую комнату. Можно лишь изображать отдельно по одной стене, и это выглядит ненатурально.
