– Вот что, Иван Николаевич и Порфирий Иванович, есть у меня к вам вопрос. Что будем с пленными делать?
– То есть как? – растерялся Зорич, а Полубояров, видимо уже что-то поняв, уточнил с холодной вежливостью: – Вы предлагаете их убить, господин штабс-капитан?
– А вы что предлагаете, господин подпоручик?
– Но господа, господа, разве можно так? – смешавшись, Зорич даже тряхнул головой, словно пытаясь отогнать от себя страшное видение. – Мы же должны их доставить в лагерь…
– Ваня, не дури, – все так же холодно бросил Полубояров. – Где эти лагеря и как ты их собираешься туда доставить? По воздуху?
Львов внимательно оглядел Порфирия Полубоярова, но ничего не сказал.
– Но так же нельзя…
– Так предложи свое решение, Ваня. Расскажи нам, как можно?
Зорич потрясенно молчал. Львов подошел к Полубоярову, взял его за руку:
– Значит, так. Вы все понимаете, так что играть в прятки не стану. Сегодня я возьму это на себя, но следующий раз – за вами, Порфирий Иванович. Берите все пулеметы, кроме двух, три взвода и двигайтесь к Марцинканцам. Я вас догоню.
Под командой Полубоярова большая часть охотников двинулась вдоль железнодорожного полотна. Оставшиеся со Львовым солдаты, получив приказ, деловито устанавливали пулеметы, подтаскивали коробки с лентами, проверяли винтовки…
– Дядька Силантий, – спросил тихонько рябой рыжий первогодок Кузякин. – Это что ж, мы щас ерманцев… того?..
– А что? – поинтересовался унтер-офицер Петров. – Поджилки затряслись?
– Дык… Не по-божески это.
– Ну да? – удивился унтер. – А скажи-ка мне, друг ситный: помнишь ты, как о девятом годе конокрада спымали? Помнишь аль нет?
– Помню, как не помнить, – Кузякин, родом из той же деревни, что и Петров, кивнул головой. – Яво ишо на кол садили… всем обчеством.
– Верно, – Петров достал кисет и свернул цигарку. – А ты что в те разы делал?
– Дык… Кол я стругал, дядька Силантий, нешто ты забыл? Ты ж мне сам и велел: стругай, говоришь, раз батьки нет, стал быть – старшой. Я, то есть…
– О как! А скажи-ка мне, Спиридон Кузякин: на кол садить – по-божески али нет?
– Дык… Ён же лошадей бы свел – чем пахать? Поперемерли б с голоду-то…
– Значит, за коней – на кол и ладно, а ерманца, что землю твою забрать желает, с пулемета – не по-божьи?
Кузякин задумался. В таком ключе он себе войну еще не представлял. По всему выходило, что дядька Силантий прав, но все-таки какой-то червячок оставался и сосал простую кузякинскую душу.
– Целик – один! По фронту – ОГОНЬ! – громыхнул львовский голос, и два «Дрейзе» ударили по сидящим немцам длинными очередями. Одновременно захлопали винтовки, а потом все стихло. Пулеметы деловито разобрали, навьючили на лошадей, и охотники поспешили следом за ушедшими товарищами. Петров подъехал к Кузякину, увидел, что тот все еще мается, и негромко, почти ласково сказал:
– Дура ты, Спирька. Приказ для солдата – первейшее дело. Приказ тебе ихбродь отдал? Отдал. Стал быть, на ем и грех.
И, заметив, что Кузякин повеселел, тут же отъехал в сторону.
В Марцинканце тем временем шли «переговоры на высшем уровне». А как еще можно назвать беседу полковника – командира 97-го Лифляндского полка из состава 25-го корпуса – с командиром 4-го Сибирского казачьего полка?
Полковник Иван Иванович Крастынь
[40] воздал должное жареной курице, которая так и не досталась оберст-лейтенанту Шумахеру, выпил несколько рюмок того самого удивительного напитка, носившего не менее удивительное название «Cognacъ», и теперь настаивал на том, что как старший по званию он просто обязан возглавить прорыв группировки русских войск из окружения…
– …Есаул, в конце концов, я не только старше вас по званию, но и просто, по годам старше. Мой опыт военного, участвовавшего в Ляоянском и Мукденском сражениях, вряд ли не стоит учитывать. И поэтому я настоятельно прошу – нет! – я требую, чтобы весь наш сводный отряд прорывался вместе на соединение с главной частью войск.
Услышав об участии в сражениях русско-японской, Анненков, до этого молча слушавший и тихо зверевший, насторожился и внимательно оглядел сидящего перед ним полковника. Его очень заинтересовали награды. «Та-а-ак-с… „Стасики“ три и два, „Аннушки“ три и два… Только „Владимир с мечами“ – боевой, но он какой-то невразумительно новенький… Ох и заливаешь ты, высокоблагородие, насчет своих военных подвигов: участвовал бы ты хоть при Мукдене – новенький „Володя“ третьим бы уже был. А то, глядишь, и „Георгия“ бы отхватил».
Анненкову ужасно захотелось высказать в лицо этому «временно исполняющему обязанности командира полка» все, что он думает о бойцах героического тыла, но полковник Рябинин задавил это желание на корню и лишь негромко попросил Крастыня:
– Вы, господин полковник, не слишком-то щеголяйте своими подвигами против японцев. Не дай бог, кто-нибудь еще на ваши награды взглянет да и сложит два и два… Некрасиво может получиться.
Иван Иванович поперхнулся подкрашенным луковой шелухой самогоном, закашлялся, а потом долго молчал. Наконец выдавил:
– Я очень просился на фронт, есаул. Можете мне не верить, но… – он виновато пожал плечами.
– Верю, – коротко сказал Анненков-Рябинин. – Судьба нас не балует, что есть, то есть. Господин полковник, я пойду со своими людьми в рейд по тылам противника, и даже если бы вы были генералом, вам все равно не удалось бы меня остановить. Поверьте, что урона немцам от нашего рейда будет куда как больше, чем от прорыва к нашим.
Крастынь задумался и вдруг горячо спросил:
– Слушайте, Борис Владимирович, а возьмите и меня с собой, а? Возьмите, я не буду вам обузой! Я солдат и…
– Иван Иванович, – укоризненно покачал головой Рябинин. – Ну, вы сами-то не понимаете, что этого я сделать не смогу? Во-первых, кто-то должен возглавить выход освобожденных пленных. Кто это сделает лучше вас? Во-вторых, уж извините – возраст. Я знаю, что говорю… – Он закурил. – Сколько вам? Сорок девять? Пятьдесят?
– Пятьдесят два, – вздохнул Крастынь и потупился.
– Ну, вот, пятьдесят два. И вы хотите черт знает сколько верст проскакать в седле? Ночевать под открытым небом в грязи, а то и в снегу? Полноте, Иван Иванович, дорогой. Вам пора уже в генералы выходить, дивизию или хотя бы бригаду принимать: Владимира-то вы, вижу, честно заработали. Ну, не держите на нас сердца: не могу я вас взять с нами в рейд.
