Луша остановилась и задумалась. А Ивушкину вдруг сделалось тоскливо и одиноко, хотя Луша была тут, рядом с ним. Что же это была за тоска? Даже не то чтобы он осознал, как он виноват перед папой и мамой. Даже не то чтобы он почувствовал, что хочет домой, или что хочет есть, или ещё что-нибудь. Просто как будто оборвались какие-то ниточки, которые его ко всему привычному и своему привязывали, и он оказался один, совершенно один.
Луша почувствовала такое его настроение и потёрлась о его щёку своей щекотной шерстяной щекой.
– Ну, Ивушкин, ладно уж… Не падай духом. Только не падай духом. Сейчас мы отыщем тропинку, и всё ещё образуется.
И всё действительно в конце концов образовалось, но не сразу. Далеко не сразу!
Потому что дальше было так.
Глава четвёртая.
Осторожно: слова!
Тропинка не находилась. Она каким-то образом совершенно потерялась. У Ивушкина в голове от поисков и кружения по лесу стал образовываться лёгкий туман. Луша бодрилась. Она уговорила Ивушкина сесть верхом и пошла наугад, прямо через лес, раздвигая грудью кусты и подлесок. Шли они, как им казалось, довольно долго. Но как определить точно, если в этой стране ни минут, ни часов нет совсем?
Не темнело, не светало. Высоченные деревья тянулись вверх, к спокойному блёклому небу, были деревья и пониже. Попадались кусты в цвету. Но вот постепенно лес начал редеть, и они вышли на обширную поляну.
На поляне стоял маленький аккуратный, вроде игрушечного кубика, домик с треугольной крышей, с резным крыльцом и квадратными окошками. Стены и крыша были одинаково зелёными, потому что были сплошь выложены мхом. От этого домик выглядел забавным, мягоньким, тёплым, точно меховым.
Перед домом на траве стояли корыта, тазы, деревянные ушаты и шайки. Они были наполнены водой, и в них что-то мокло. Чуть поодаль горел небольшой костёр, и над костром в стиральном баке что-то кипело.
– Куда-то мы пришли, Ивушкин. Попробуем здесь спросить, как искать нашу тропинку.
– Попробуем. Но только у кого же мы спросим? Тут что-то никого не видно.
– А ты покричи.
– Мне вроде боязно, Луш.
– Ивушкин, ну с чего это ты стал такой робкий?
– Но ведь мы с тобой, Луш, не у себя в Высокове. Мало ли что тут может случиться. Вдруг выскочит какой-нибудь опасный зверь.
– Всё равно спрашивать надо. Иначе мы до конца жизни сестру Летницу не отыщем, – решительно заявила Луша. Она собралась с духом и крикнула: – Эй, есть тут кто-нибудь? – И копнула землю копытом.
Никто не откликнулся.
– Хозяйка! – позвал Ивушкин так, как обычно звали у калитки маму вышедшие из леса и сбившиеся с пути туристы.
Но и ему никто не ответил.
Кипевший на костре бак выпустил струйку пара. Вдруг послышались шаги, шорох веток, чей-то вздох, и на поляну вышел енот. Он нёс на плечах коромысло. На коромысле висели два ведра. В вёдрах было что-то белое. Видимо, он вернулся с речки или ручья, прополоскав там это белое, отстиранное. Простыни не простыни, чехлы не чехлы, неизвестно что, в общем, какое-то, по-видимому, бельё. Он тяжело опустил вёдра на траву, поднял с земли верёвку, скатанную в клубок, стал её натягивать между двумя толстенными стволами. При этом он без конца вздыхал и бормотал про себя:
– Ох, сколько же у меня работы! Сколько работы! Бедный Нотя, бедный старый Нотя… Стирке никогда не будет конца, никогда не будет конца…
Он стал развешивать стирку на верёвке, зажимая прищепками, чтобы не унёс ветер. Белое в вёдрах не было простынями, потому что было не простынной, а неизвестно какой самой разнообразной формы: в виде рыбы, в виде двугорбого верблюда, в виде черепахи, даже в виде слона…
Развесив всё, енот ещё раз тяжело вздохнул и направился к баку. При его приближении крышка сама поднялась, и он стал мешать кипящее бельё чисто обструганной палочкой.
Потом он отошёл от бака и стал тыкать той же палочкой в тазы и ушаты, в которых что-то мокло.
– Ну как можно, как можно так неаккуратно обращаться со словами, – бормотал он. – Ведь грязи-то, грязи-то – не оберёшься! Хоть бы кто-нибудь помнил, кто-нибудь бы жалел старого Нотю!
– Простите… – начала было Луша.
Но енот не обернулся. Он продолжал ворчать себе под нос:
– Уж полощешь-полощешь, отбеливаешь-отбеливаешь…
– Скажите, пожалуйста… – решился обратить на себя его внимание Ивушкин.
Нет, не обратил. Енот продолжал заниматься своим делом, как будто их вовсе рядом с ним и не было.
– Вот овсяный жмых! – выругалась Луша.
Енот отложил палку и медленно к ним повернулся.
– Как?! Кто-то бранится? И где же? Прямо возле моего дома? Ну и дожил я, ну и дожил!..
Видно было, что енот расстроился необычайно. Личико его сморщилось в тоскующую, обиженную гримаску, на глубоко спрятанные глаза навернулись слёзы.
– Извините, – забормотали Ивушкин и Луша.
– Да что уж… – вздохнул енот.
– Мы не хотели вас расстраивать.
– Да ладно уж. Давайте знакомиться. Нотя. И можно на «ты», по-дружески.
– Отчего ты расстроился? – спросила его Луша после того, как они с Ивушкиным представились. – Я же ничего ужасного не сказала.
Старый Нотя опять вздохнул. Потом стал прислушиваться.
– Почему вы так странно тикаете? Тик-так, – сказал он задумчиво. – Что это?
– Это не мы тикаем, – пояснила Луша. – Это тиканье просто к нам прицепилось, как запах. У нас дома так тикает время.
– Ах, время! – воскликнул енот. – Так вы нездешние! Не то бы вы поняли, отчего я расстроился!
– Мы и правда нездешние. И мы действительно не поняли, – согласилась с ним Луша.
– Вот ведь какое дело, новые мои друзья, – начал рассказывать енот. – На всём свете так неаккуратно обращаются со словами! А ведь сказанное слово никуда не девается. Сказано – значит, оно уже есть.
– Ну и что? – подивился Ивушкин.
– А то, что слова бывают разные. Хорошие слова, немножко подержавшись возле земли, улетают на звёзды и там превращаются в прекрасные цветы. Звёзды радуются и начинают светить ещё ярче. Это они так возвращают радость на землю. И тогда всем делается хорошо. Вы не думайте, что звёзды просто так светят, от нечего делать. Чем больше чистого звездного света, тем лучше живётся всему живому: людям, зверям, птицам, деревьям, кустам. Поэтому чем больше хороших, красивых слов говорится, тем радостнее всем.
– Вот это да! – подивился Ивушкин такому неожиданному обороту.
– Молчи, Ивушкин, не перебивай, – одёрнула его Луша.
