Потом я поднялся наверх и пошел пешком по улице Восстания, свернул на Невский и не спеша добрел до Дворцовой площади. Бог в своей великой милости позволил мне погрузиться в грезы и почувствовать Веру рядом с собой. Возлюбленная шла рядом, держа меня под руку и улыбаясь, и я подумал, что, если вдруг когда-нибудь попаду в рай, он будет выглядеть именно так.
Обычно я не остаюсь равнодушен к красоте родного города и, глядя на строгие линии домов, ощущаю душевный подъем, но во время этого последнего путешествия почти не смотрел по сторонам. Помню, только подумал, какое удачное название «Зимний дворец», даже в самые жаркие дни лета он умудряется выглядеть морозно-снежным.
Поставив точку, я уже хотел спрятать тетрадку среди книг, но вдруг сообразил, что любопытная Надя обязательно прочтет данные записки, узнав мой почерк.
Мысль эта привела меня в ужас, ведь если есть что-то страшнее ярости отвергнутой женщины, то это ярость женщины использованной.
Насколько я вообще понимаю в женской душе, мои рассуждения о тощих кривых ногах – именно то, что не прощается дамами никогда и ни при каких обстоятельствах.
Я никогда не говорил Наде, что люблю ее, на это порядочности у меня хватило, но, как любой мужик, жаждущий секса, нес всякую чушь о том, какое важное место занимает подруга в моем сердце. Даже позаимствовал из арсенала перверзных нарциссов фразочку: «Если бы я мог любить, то полюбил бы только тебя!»
Естественно, это было наглое вранье, как девяносто процентов того, что произносится за десять минут до совокупления. Если бы я мог любить, то в торговом центре сделал бы вид, что мы с Надей незнакомы.
Еще я врал, что только она удерживает меня в жизни, и, конечно, обязательно женился бы на ней, если бы не понимал, что с такой психической развалиной, как я, жить просто невозможно. А у нее прекрасная семья, двое детей (не исключено, что младший – от меня, но я никогда не развивал эту тему и Наде не давал. Мысль, что я мог продолжить свой род с помощью этой женщины, вызывала брезгливость, а иногда проклевывавшийся отцовский инстинкт быстро успокаивался, когда я говорил ему, что Надиным детям в итоге достанется все мое имущество).
В общем, я разыгрывал роль Печорина на пенсии, которому остатки благородства не позволяют разрушать жизнь его единственной отрады. Типа любоваться цветком, но не срывать его.
Что ж, Надя относилась к тем женщинам, которым важнее всего знать, что они занимают в чьей-то жизни центральное место, и я с удовольствием тешил ее этой иллюзией в обмен на секс.
Иногда я думал, как странно, мы с Верой были вместе всего чуть больше года, а с Надей я уже второй десяток лет. И все же Вера до сих пор со мной, а про Надю я забываю сразу, как только за ней захлопывается дверь.
Почему так? Вера хотела быть со мной, и была со мной, в моей душе, все эти годы, и останется со мной навсегда.
А Надя хотела получить меня, и да, она получила то, что хотела.
Но допустить, чтобы она это прочла, ни в коем случае нельзя. Есть еще время исправить ошибку. Сейчас я допью чай и отвезу тетрадь своему единственному другу, чтобы он спрятал ее до лучших времен вместе с остальными моими активами. Я не упоминал о нем в этих записках, как-то к слову не пришлось, и сейчас не стану. Ты, мой друг, прекрасно сам знаешь, кто ты такой, а теперь узнай еще, что я был очень к тебе привязан. Из всех ныне живущих только твоя судьба действительно волновала и беспокоила меня. Так что, если у тебя хватило терпения дочитать мои глупости до конца (в чем я сильно сомневаюсь), привет тебе и любовь от покойника.
Сегодня восьмое число восьмого месяца две тысячи восьмого года. Восемь часов. Самое подходящее время поставить точку.
Вернувшись домой, Мстислав Юрьевич позвал детей. За прошедшие несколько дней они освоились в доме и подружились с Найдой, так что он рискнул оставить их одних, чтобы съездить к Сашеньке. «Знал бы, как обернется, сидел бы дома», – зло подумал он.
Осмотрелся. Вроде бы собака в порядке и дом на месте, стало быть, на племянников можно положиться.
Зиганшин сел на крыльцо, Юра забрался к нему на коленки, а Света притулилась рядом. Мстислав Юрьевич обнял ее, стараясь не нажимать на хрупкое детское плечико.
– Ребята, а как вы посмотрите, чтобы остаться здесь насовсем? – осторожно спросил он.
Дети ничего не ответили, только сильнее прижались к нему.
– Я понимаю, что далеко не предел мечтаний как родитель, да и как человек, наверное, тоже, но что делать? Прорвемся! А? Как вы думаете?
– Прорвемся, – тихо сказала Света, а Юра басовито вздохнул и обхватил Зиганшина за шею.
– Пока каникулы, вы тут обживетесь, а дальше посмотрим. Здесь вроде школа неплохая, или я вас в город возить буду, а вечером с продленки забирать. Подумаем еще, как лучше. Только вот что… Вам придется тут хозяйничать, пока я на службе, ладно?
– Ладно, – сказала Света решительно.
Что ж, ей двенадцать, Юре почти семь. Эту информацию Зиганшин почерпнул из их свидетельств о рождении, когда смотрел, как их зовут, потому что не помнил не только имен, но и возраста племянников, и считал, что они намного меньше.
Личную безопасность смогут себе обеспечить, а больше от них ничего и не требуется.
Жизнь его теперь сильно изменится, многое, а может быть, и все придется выпустить из рук. Нужно быть готовым, что молодые и зубастые ребята подсидят его, и продолжать службу получится только местным участковым.
Судьба у всех складывается по-разному, есть счастливцы, которых она ставит перед фактом, не давая возможности выбора, ну а ему приходится самому решать.
В конце концов, смирение и бездействие – разные вещи.
Зиганшин вспомнил дом Сашеньки и поморщился. Знать, что твои дети растут неизвестно где и непонятно как, и находить утешение в мертвом барахле? Нет, спасибо!
Придется поджаться и кое-что изменить в укладе жизни, но он не собирается сдаваться, время еще не пришло! Чем старше будут становиться дети, тем больше денег потребуется на них. Всякие кружки, потом репетиторы, потом нормальный вуз – все это даром не дается. Нужно совмещать детей и карьеру, как делает куча нынешних баб, а он, хочется верить, не хуже ни одной из них.
– Выберите себе каждый по комнате, – сказал он, чувствуя, как приятно онемело колено под тяжестью Юры, – и устройте там все как хотите.
Начкрим толково объяснил таксисту маршрут, так что Лиза без всяких приключений и блужданий оказалась перед высоким глухим забором его обиталища.
Такси остановилось прямо напротив ворот с тяжелыми коваными петлями и деликатно погудело.
Зиганшин вышел в калитку, расплатился с водителем, галантно распахнул перед Лизой дверцу машины и, присвистнув, взял у нее две тяжелые хозяйственные сумки.
– Осторожнее, – воскликнула Лиза, не отводя взгляда от его ног, обутых по-деревенски в белые шерстяные носки и галоши.
