Но нельзя же требовать от него, состоявшегося мужика, с карьерой, кое-каким бизнесом, пусть незаконным, но в данном случае это неважно, с определенным образом жизни, с Элиной, в конце концов, чтобы он все бросил и занялся воспитанием племянников! Это просто несправедливо, мать, свободная женщина, не имеющая вообще никаких забот, не взялась, а он почему-то должен! Ее совесть не мучает, а его почему-то загрызет!
В конце концов, разве будет племянникам хорошо с человеком, который в принципе не может терпеть детей и пяти минут не выдерживает в обществе малышей?
Мстислав Юрьевич одним глотком осушил чашку и пожалел, что за всю жизнь не сделал привычки пить и курить. Подобные решения надо принимать под стопку коньяка и сигарету.
Ладно, пусть пьянствовать он так и не научился, зато хорошо умеет брать себя в руки и делать как надо, пусть это иногда и кажется со стороны ужасным.
Он достал телефон. Номера детской инспекторши у Зиганшина не было, пришлось звонить влюбленному в нее Шаларю, чтобы прислал эсэмэской.
Любовь, видимо, пересилила у Васи страх перед начальством, потому что он спросил, зачем Мстиславу Юрьевичу понадобился телефон, и, услышав, что надо с племянниками определяться, сказал: «Ааа». Наверное, произнес он это «ааа» сочувственным тоном, но начкриму померещилось презрение.
Прилетела эсэмэска, и Зиганшин набрал номер.
Вместо гудков он услышал какую-то веселую песенку.
– Да блин! – выругался Мстислав Юрьевич вслух, отсоединился и пошел к машине.
Я уже хотел поставить точку в своих записках, но вдруг сообразил, что, охваченный несвойственным мне, в общем, центропупизмом, не объяснил, кто я и что произошло со всеми нами.
Потеряв чувство времени, я совсем забыл, что прошла уже целая четверть века с тех пор, как мое имя полоскали во всех средствах массовой информации, и большинство людей сейчас не имеет обо мне никакого представления. Все тлен, куда деваться…
Меня зовут Георгий Петрович Шелест, и скорее всего, человек, которому попадет в руки эта тетрадка, только пожмет плечами, а не воскликнет изумленно: «Что, неужели тот самый?» – как представлялось мне в моей гордыне.
До знакомства с Верой я работал врачом-ординатором в психиатрической больнице, учился в заочной аспирантуре на базирующейся у нас кафедре, подавал большие надежды и был счастлив.
Работа мне нравилась, коллеги уважали меня (так мне, во всяком случае, казалось), и за свое будущее я был спокоен. Время шло тогда трудное, безденежное, многие доктора разбегались, не выдерживая полугодовых перебоев с зарплатой, а мы с ребятами подшабашивали кто где мог и думали: если выдержим сейчас, то потом, когда все наладится, получим не только лучшие перспективы карьерного роста, но и нехилое самоуважение, что не сбежали с тонущего корабля.
Вдруг у меня открылся и быстро расцвел талант психотерапевта, появилась частная клиентура, и я, к собственному изумлению, перестал нуждаться в деньгах.
Все как-то спорилось: и лечебная работа, и диссертация, и частная практика, я был счастлив, а знакомство с Верой вовсе окрылило меня.
Через три дня после знакомства мы решили пожениться, и я стал откладывать деньги на свадьбу. Вера хотела скромное торжество для нас двоих, но чтобы все было красиво, с платьем и свадебным путешествием. И нужно было еще подкопить, чтобы снять комнату на первое время, потому что ни моя мать, ни Верина мачеха не желали нас пускать к себе в качестве мужа и жены.
Что ж, мы решили быстренько закончить наши диссертации (Вера тоже училась в аспирантуре, только в очной и в химико-фармацевтическом институте) и уехать в другой город, где бы нам дали служебное жилье. Я бы работал, Вера рожала детей…
Нам в голову не приходило, что наши мечты о большой семье могут не сбыться.
Мать Веры умерла очень рано, и отец быстро женился вновь. Новая супруга подарила ему сына Васеньку, когда Вере исполнилось три года, но отец, физик с мировым именем, сделал так, что девочка не чувствовала себя заброшенной и на вторых ролях.
Видимо, папа был хороший и честный мужик, который, как все мы, судил о людях по себе и считал новую жену порядочной и заботливой теткой, поскольку не оставил никаких распоряжений насчет наследства. А может быть, просто забыл, что смертен, как большинство из нас.
Он разбился на машине за несколько лет до нашего с Верой знакомства, и с тех пор она жила с единокровным братом и мачехой, кисло-сладкой стервой с елейными манерами.
Брата она любила, но порой он сильно пугал ее своими рассуждениями без начала без конца. Все подростки не сахар, и манеры у них бывают просто чудовищными, но время шло, Васе исполнилось восемнадцать, а приступы гневливости остались, и привычка вдруг отключаться от собеседника и невозможность сосредоточиться тоже.
Большую часть школьной программы он не осилил, получил аттестат только благодаря следующим факторам: имя отца, заступничество Веры, которая училась в той же школе четырьмя классами старше, и общее безразличие и пофигизм, владевшие людьми в те годы.
Мать нажала на все рычаги, и Васю приняли в Политех как сына своего отца, зачислив на какой-то факультет, где интеллект не слишком нужен, но никакими силами не удавалось его выгнать на занятия.
Когда я приходил к Вере (к слову сказать, мачеха принимала меня довольно радушно), Вася не показывался, отсиживался в своей комнате, так что я долго его не видел и не мог составить мнения о его психическом здоровье.
Но чем больше Вера рассказывала о нем, тем интереснее мне становилось, и как-то мы подгадали, чтобы прийти к ней, когда мачехи не будет, чтобы спокойно пообщаться с Васей.
Мне удалось разговорить его, и довольно быстро стало ясно, что у парня шизофрения, которая требует лечения.
Конечно, я мог ошибаться в своем диагнозе, и в идеале нужно было бы понаблюдать Васю в условиях стационара.
Я очень хотел помочь, потому что Вася понравился мне, и я видел неплохие перспективы. Если хорошо подобрать терапию, он сможет окончить институт, работать, может быть, даже женится или сделает какое-нибудь научное открытие. Интеллект у него был очень высоким.
Кажется, я тоже произвел на него хорошее впечатление, потому что с тех пор он всегда выходил к нам.
Так прошло около двух недель, и наконец я набрался духу поговорить с Вериной мачехой. Как мог осторожно, я сказал, что Вася нездоров, но не следует отчаиваться, я могу помочь. Ответом мне был поток оскорблений и ругательств, я даже не предполагал, что эта медоточивая дамочка способна загибать подобные выражения. Я попросил ее хотя бы показать Васю другому специалисту и предложил содействие в этом вопросе. Как мог, объяснил, что в самой болезни нет ничего постыдного, и своевременно начатое лечение даст превосходный результат, но она меня не слушала и указала на дверь с приказом никогда больше не переступать порога ее квартиры. Вася – просто неординарный мальчик, и точка. Ну что ж, подумал я, пока он не причиняет вреда себе и другим, пусть будет просто неординарным мальчиком.
