Кривицкая фыркнула:
– А что было бы, если бы я отказалась? Вы бы или повесткой меня вызвали, или вломились с ОМОНом, но не оставили бы в покое!
– Напротив, – сказал Зиганшин, поднимаясь, – вам достаточно было заявить о своем нежелании говорить с нами, и мы бы вас не потревожили. Примите наши соболезнования, простите, что так вышло. Пойдемте, Елизавета Алексеевна.
– Она бы нам ничего толкового все равно не сообщила, – Мстислав Юрьевич подсадил Лизу в высокую кабину своего джипа, – а три часа любоваться, как она несет тяжелую утрату, мне неохота.
Лиза кивнула. Когда «менты – козлы», родственник автоматически ангел, и если у милейшего Кривицкого были какие-то грешки, вдова ни за что не признается.
– Или она психопатка, или что-то скрывает.
– А вернее всего и то и другое, – хмыкнул начкрим, – ну ничего, мы ей порвали шаблон своим безропотным уходом, она-то настроилась, что мы будем выкручивать ей руки и вообще пытать, а мы взяли и свалили. Почему? Непонятно! Может, мы и так все знаем? В следующий раз я ее действительно вызову повесткой, и она мне все выложит еще до того, как я задам первый вопрос. Слушай, может, заедем еще к мамаше Скролибовского? Так сказать, разом окучим психопаток?
В Скролибовской не было той аристократической тонкости, которой щеголяла вдова Кривицкого, ее агрессия просто и незатейливо выливалась через край. Лиза еще раз поблагодарила случай, который заставил Зиганшина надеть форму. Наверное, единственным, что удержало женщину от рукоприкладства, был вид его погон.
Женщина в точности соответствовала описанию Чернышева: рыхлая, неухоженная, в засаленном халате, она не пустила их в квартиру, но в открытую дверь Лиза увидела картину запущенного жилища. Что ж, неудивительно, горе на всех действует по-разному, кто-то перестает следить за собой, разводит беспорядок в доме и потихоньку опускается.
Стоя на лестничной клетке, Скролибовская орала стандартный текст о ментовском произволе, Лиза слышала эту риторику миллион раз.
«Какие разные судьбы и какая одинаковая реакция, – меланхолически думала она, – Скролибовская обычная баба из социальных низов, Кривицкая – образованная интеллигентка с претензией на аристократизм, а жизненное кредо одно – все кругом виноваты, кроме меня. А Оксана Карпенко и Эмилия Шишкина? Тоже совершенно разное социальное положение, а какое чувство собственного достоинства…»
К сожалению, тут они не могли развернуться и уйти, как у Кривицкой, чтобы получить информацию у других источников. В сущности, их интересовал только один вопрос – звонил ли неизвестный с предупреждением о психическом заболевании, как Оксане Карпенко, и только мамаша Скролибовского могла дать на него ответ.
Вот и пришлось выслушать все клише, а потом, когда женщина устала кричать, Зиганшин сказал, что они проверяют работу следователей, стало быть, наоборот, действуют в интересах ее сына.
Скролибовская недоверчиво взглянула на него, а Зиганшин, не краснея, продолжал врать. Мол, есть основания думать, что следствие проведено предвзято, и он выведет всех на чистую воду.
На всякий случай Лиза завела руки за спину и сделала пальцы крестиком.
Благодаря чудовищной лжи начкрима удалось выяснить, что Скролибовской тоже звонил неизвестный, но в отличие от Карпенко звонил два раза.
Женщина уже плохо помнила детали, потому что разговор с «какой-то сволочью» состоялся примерно за полгода до убийства Кривицкого, может быть, больше, а может, меньше. Но что было два звонка, это совершенно точно, ибо она только отошла от негодования, вызванного первым разговором, как «этот ублюдок» объявился снова и очень был недоволен и даже удивлен, когда его послали на три буквы.
– Так, может, и не сволочь это вовсе? – спросил Зиганшин. – Может, он переживал за вашего сына и хотел ему помочь?
– Ну знаете! – рявкнула женщина. – Все вы заодно! Вам проще нормального парня психом вырядить, чем преступление раскрыть! Может, это убийца настоящий и звонил!
– Очень может быть…
В сердечных выражениях поблагодарив мать за помощь, Мстислав Юрьевич простился с ней и пошел вниз по довольно грязной лестнице. Лиза последовала за ним.
– Да уж, – протянул Зиганшин, когда они вышли из подъезда, – впору вспомнить надпись над воротами одного испанского дурдома: «Не всякий здесь принадлежит к ним, не все, принадлежащие к ним, – здесь».
– Так можно и на дверях любой колонии написать.
– Тоже верно. Но заметь, в этом деле все какие-то с левой резьбой. А завтра ты еще поедешь к Марине, тоже наслушаешься.
– Я одна к ней поеду?
Начкрим кивнул и заметил, что есть такие вещи, о которых женщина будет откровеннее с женщиной. «Ага, конечно, – про себя усмехнулась Лиза, – просто ты ее работодатель, а вернее сказать, рабовладелец, и понимаешь, что она не захочет тебе раскрывать кое-какие нюансы о смешении работы и личной жизни».
– Крашенинников этот наверняка гнидой окажется, не тем будь помянут.
– Да почему?
– Хороший мужик не женится на проститутке. Все рассуждения о спасении падших женщин, которые мы проходили в школе, это просто желание подобрать себе партнера заведомо ниже себя, чтобы всегда было куда его носом ткнуть и чем манипулировать. Не знаю, как тебе, но, по-моему, это нехорошо.
Зиганшин хотел отвезти ее домой, но Лиза отказалась, сообразив, что в метро доберется быстрее, и вообще это приятнее, чем в жаркий летний день щемиться по пробкам, пусть даже в кабине настоящего «Лендровера» (не паркетника!). Спустившись по эскалатору, она вдруг передумала ехать домой и отправилась в «Парк культуры и чтения», большой книжный магазин на Невском, где впервые встретила Руслана, и потом он там же первый раз пригласил ее на свидание.
Лиза побродила между стеллажей, отыскала собственные книги, привычно огорчившись их сиротскому положению, и, вяло полистав несколько новинок, зашла в кафе.
Все-таки как хорошо, что Зиганшин затеял это расследование! Наверняка оно ничем не кончится, потому что ничего там нет, и добытые клочки информации совсем не являются кусочками одной головоломки, но все равно, это отвлекает от тягостных мыслей о Руслане.
Пусть начкрим прав, со временем Руслан одумается и позовет ее, но все равно, ее нет рядом именно сейчас, когда он больше всего нуждается в помощи и поддержке!
«Как не было рядом с Гришей, когда он умирал, – сказал привычный холодный голос, – ты предала своего возлюбленного, и теперь это твоя карма. Люди будут отвергать тебя, когда им плохо».
Лиза постоянно была на связи с Голлербахом и предлагала свою помощь хотя бы в виде диетического питания, чтобы она готовила, а Макс возил, но бедняга побоялся, что Руслан, который и так на него злится за то, что проболтался, раскусит этот невинный обман и вообще запретит брату навещать себя.
«Ты не боролась, когда это было нужно, – продолжал холодный голос, – так теперь найди в себе мужество признать, что бороться бесполезно. И, кстати, если уж на то пошло, переживать ты должна не о своем несостоявшемся замужестве, а о Руслане. Потому что у тебя, похоже, негодование, что он тебя бросил, преобладает над сочувствием к его болезни».
