Сколько-то ему дадут посидеть на больничном, но, будучи довольно известным в мире хирургом, для районной поликлиники он никто, поэтому там ему быстренько оформят инвалидность, и привет. Интересно, какую группу дадут?
Ноги нет выше колена, так что хирургом он работать больше не сможет ни при каких обстоятельствах. Инга забегала к нему и, не тратя времени на утешения, сухо проинформировала, что пост завкафедрой останется за ним, и если он не сможет оперировать по состоянию здоровья, то пусть подберет себе сильного второго профессора, а сам сосредоточится на науке, преподавании и административной работе.
Руслан пожал плечами. Оба они понимали, что это будет профанация, а не работа. Если ты главный, то ты тот, кого можно в любую минуту позвать на помощь. Как будет выглядеть, если у кого-то из его докторов не будет получаться сложная операция, а начальник станет прыгать на костылях вокруг операционного стола и давать идиотские советы? Педагогическая деятельность… Если хочешь вырастить специалиста, равного себе, ты должен отстоять с ним тысячи операций, чтобы сначала он ассистировал тебе, а потом ты ему. Мастерство передается из рук в руки, а не через разглагольствования перед классом.
Нет уж, гораздо безопаснее для общества будет, если он превратится в тихого алкоголика, живущего на пенсию по инвалидности.
Руслан вздохнул. Наверное, есть другие врачебные специальности, не требующие такого здоровья, как хирургия. Можно переучиться на рентгенолога, например. Или хоть на психиатра, слава богу, блат серьезный есть в этой специальности. Нет, на психиатра, пожалуй, нельзя. Макс рассказывает, постоянно приходится заламывать буйных, а куда ему теперь в драку на одной ноге…
В тридцать шесть лет начинать с нуля… Какую бы специальность он ни выбрал, это два года ординатуры, то есть жизнь на одну инвалидскую пенсию. И, кстати, бесплатную ординатуру он уже у родины взял, так что теперь обучение только за свой счет. А счет этот, увы, пуст.
Из активов осталась только машина, которой пользуется в основном Макс, и отбирать ее теперь, чтобы продать, как-то не очень хорошо.
«Вот если бы я не послушал Ингу с Колдуновым, сейчас бы уже лежал в уютном гробике, и ничего бы меня не волновало, – думал он с тупой тоской, – а теперь приходится в эту суету снова… Главное, еще температура упала! В жару хоть побредить можно было, а тут, пожалуйте, Руслан Романович, принимайте реальность, как она есть. Валяйтесь теперь, как обломок кораблекрушения, и думайте, куда себя приспособить».
Все же, наверное, голова его еще не совсем пришла в порядок, потому что он то принимался высчитывать, сколько получит по больничному, то перебирал в уме врачебные специальности, а потом вдруг вспоминал о лыжах, стоящих в кладовке, когда-то красных, но давно облезлых, с лихо изогнутыми носами, упакованными в специальный холщовый мешочек.
Он вспоминал, как каждый год, заглядывая в кладовку и натыкаясь на эти лыжи, думал, что надо бы побегать, и даже вспоминал, где лежат ботинки, а потом все находились важные дела, и он откладывал на выходные, потом на следующие, пока не проходила зима и не таял снег, и тогда Руслан думал, что вот следующей зимой обязательно, и все повторялось снова.
А теперь он уже никогда не встанет на лыжи.
От этой безнадежной мысли Руслан заплакал, накрывшись одеялом с головой, чтобы никто его не слышал.
Порой он жалел, что лежит в отдельной палате. Наверное, пустые разговоры с соседями развлекли бы его, погружаясь в чужие проблемы, он забывал бы о собственных несчастьях, а главное, на людях нельзя раскисать и плакать.
Сотрудники часто забегали к больному товарищу, но Руслан говорил, что чувствует себя экспонатом в музее, и просил не приходить. Без раздражения он воспринимал только Колдунова, который, при всем хорошем отношении, не мог просиживать у него целыми днями, так что большую часть времени Руслан оставался наедине с собой.
Стараясь, чтобы голос звучал бодро, он разговаривал с матерью по телефону и писал ей в Сети жизнерадостные сообщения, но при мысли, что будет, когда мама вернется и обнаружит его без ноги, сердце постыдно холодело. Макс взял путевки на полтора месяца, срок долгий, но встать на протез он еще не успеет, встретит ее на костылях, с заколотой штаниной…
Руслан просил костыли, чтобы ускорить срок реабилитации, но Ян Александрович сказал, еще рано, организм не готов, и если капризный пациент будет настаивать, кончится это тем, что он грохнется и сломает вторую ногу. «Не вторую, а единственную», – поправил Руслан, и Колдунов только развел руками.
Макс принес ему несколько новых детективов, и после ужина Руслан открыл книгу, пытаясь забыться в увлекательном повествовании. Но то ли повествование оказалось не таким уж увлекательным, то ли сам Руслан был слишком поглощен собственными заботами, но эффект погружения не сработал.
Вдруг в дверь робко постучали, и после того, как он крикнул «войдите», на пороге появилась Лиза. Сердце Руслана екнуло. Он очень боялся прихода возлюбленной и в то же время был так рад видеть ее!
Кажется, он даже покраснел от неожиданности.
– Руслан… – Лиза робко улыбнулась и сделала шаг к его кровати. Она была очень хорошенькая в своем форменном платье, и, когда он смог посмотреть на нее внимательнее, заметил припухшие веки и чуть покрасневший нос. Оттого, что она плакала, Руслану стало не по себе.
– Осади, – сказал он строго, хотя больше всего ему хотелось обнять Лизу как можно крепче, – не путай ампутацию ноги и признание в любви.
Она посмотрела на него дикими глазами.
– Лиза, я очень не хотел, чтобы ты знала. Макс растрепал? Эх, правду сказал я, шотландцы, от сына я ждал беды, – бормотал Руслан, пытаясь справиться с волнением, – не верил я в стойкость юных, не бреющих бороды. В общем, зря он тебе проболтался.
Лиза стояла в дверях, держа в руках, как заметил сейчас Руслан, довольно объемистую сумку. Нужно кончить с этим как можно быстрее, подумал он. Зачем мучить человека?
– Послушай, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал пренебрежительно и равнодушно, – я не хочу больше с тобой встречаться, и факт, что мне отняли ногу, ничего не меняет. Я же ясно тебе сказал, все кончено. Не понимаю, почему ты решила, что я должен буду тебя полюбить после операции?
– Потому что… – она прерывисто, как от рыданий, вздохнула.
– Потому что я теперь инвалид и должен брать, что дают?
– Руслан, прекрати. Давай так: если тебе плохо, позволь мне тупо ухаживать за тобой, пока ты не поправишься.
– Спасибо, но я вполне прилично себя чувствую.
– Тогда давай поговорим честно, как близкие люди, без этого идиотского благородства.
Он приподнялся на локтях в постели, и Лиза наконец поставила свою сумку и автоматическим жестом взбила ему подушку.
– Хорошо, давай поговорим! Садись, – он похлопал по своей постели, и Лиза с опаской опустилась на самый краешек. Он, не вполне отдавая себе отчет, что делает, взял ее за руку, а потом отпускать было уже неудобно, да и не хотелось, – Лиза, ты мне очень нравишься, это честно. Я думал о нашем будущем и хотел на тебе жениться.
