Мстислав Юрьевич из вежливости, а может быть, в рамках легенды об их романе, проводил ее до кабинета и галантно распахнул дверь, и тут, как назло, в коридоре возник дежурный с известием, что к ней просится на беседу мать Карпенко.
Сердце екнуло, и Лиза с тревогой взглянула на Зиганшина. Нет бы ей прийти хоть на десять минут позже, а теперь неизвестно, как Мстислав Юрьевич отреагирует на мать убийцы своей сестры.
– Вы, наверное, идите к себе, – промямлила она, – а я сейчас быстро ее приму, потом позвоню Голлербаху и доложу вам.
– Ничего, я не спешу. Зови ее сюда, – сказал Зиганшин дежурному.
– Мстислав Юрьевич, может быть, не нужно… Вам будет тяжело, – сказала Лиза, когда дежурный отошел.
– Все нормально, не волнуйся, – Зиганшин вскочил на подоконник, излюбленное место Шаларя, – у меня даже оружия при себе нет.
Мать Карпенко была такой же чистенькой и уютной женщиной, как ее квартирка. Несмотря на обрушившийся на нее удар, женщина пыталась держать себя в руках, сотрудничать со следствием, и Лиза ценила это.
Она помогла Оксане Карпенко сесть, предложила чаю, а когда та отказалась, достала дежурную пачку сигарет.
Женщина взяла одну и неумело закурила. Рука ее дрожала так, что пепел осыпался прежде, чем она успевала поднести сигарету к пепельнице.
В глаза Лизе она не смотрела и, кажется, вовсе не заметила Зиганшина на подоконнике.
Мать Олега Карпенко знала, что сын находится на стационарной психиатрической экспертизе, которая продлится месяц, и после будет суд, где сына признают невменяемым и определят на лечение. Но, наверное, она просто не могла бездействовать, когда сын в беде, вот и пришла к следователю в надежде, что откроются какие-то новые факты.
– Не знаю, как людям-то теперь в глаза смотреть, – сказала Оксана, глубоко вдохнула дым и закашлялась.
Зиганшин мягко спрыгнул с подоконника и подошел к женщине. Лиза напряглась.
– Вы держитесь, – сказал Зиганшин, – ваш сын болен, и ничего стыдного в этом нет.
– Ну как же?
– Он просто тяжело заболел. Это беда его, а не вина.
– Ой, нет, – выдержка изменила женщине, и она заплакала, тихо и безнадежно, – зачем вы так говорите?
Мстислав Юрьевич с грохотом притянул к себе табурет и сел напротив Оксаны. Взял ее за руки и заглянул в лицо.
– Посмотрите на меня, – сказал он голосом, которого Лиза никогда не слышала у него раньше, – посмотрите. Я брат той женщины. И я не держу зла ни на вас, ни на вашего сына.
– Вы его простили? – всхлипнула Оксана и попыталась освободиться из рук Зиганшина.
– Тут нечего прощать, потому что он не виноват в своей болезни. Такое у нас с вами общее несчастье, вот и все. Хорошо, что вы пришли и я смог сказать вам это.
Женщина всхлипнула и достала из сумочки белоснежный носовой платок.
– А вы знаете, – сказала она растерянно, – мне ведь звонили и предупреждали, что Олег болен.
– Что? – Вся мягкость мигом слетела с Зиганшина, он подался к Оксане, как пес, почуявший дичь. – Кто звонил? Когда?
– Не знаю кто. Месяц назад или около того, я не запомнила. Вдруг незнакомый мужской голос сказал, что Олег болен, и его надо лечить.
– А вы?
– А я решила, что это чья-то глупая шутка. Может быть, товарищи Олега прикалывались, знаете, как это у молодежи… Я засмеялась, но голос сказал, что говорит серьезно.
Лиза с Зиганшиным переглянулись.
Подождав, пока Оксана немного успокоится, они расспросили ее подробнее и узнали следующее: несколько недель назад на городской телефон позвонил незнакомец и, не представившись, сказал, что имеет к Оксане серьезный разговор. После общения с Олегом он пришел к выводу, что парень психически нездоров и нуждается в лечении, которое должно быть начато как можно скорее. Оксана не приняла звонок всерьез. Конечно, в последнее время Олег от нее сильно отдалился и вообще редко выходил из дому, но она относила это на счет взросления и общей неблагоприятной ситуации в стране. Мальчик не может найти работу, от этого депрессия, но так у всех сейчас. Неизвестный собеседник сказал, что ТАК – не у всех, и пусть они с сыном просто сходят к психиатру. Если тот скажет, что Олег здоров, что ж, пусть живут спокойно и забудут о его звонке. Оксана довольно грубо его одернула, но мужчина не обиделся, а обещал позвонить через месяц. Пусть пока мать понаблюдает за сыном внимательно.
– И? – нетерпеливо спросил Зиганшин.
– И он не позвонил. Наверное, еще срок не прошел. Так что я виновата перед вами. Если бы послушала этого человека…
– Какая мать поверит анонимному звонку? – перебил Мстислав Юрьевич. – Идите, не казните себя, и без того хватает у вас горя.
После операции Руслану быстро становилось лучше. Исчез металлический вкус во рту, рассеялось марево, в котором он все время находился, и к вечеру он уже захотел есть.
Основной гнойный очаг убрали, и на антибиотиках сепсис уйдет в три дня, так что на десятый день снимут швы – и домой, думал он без особой радости.
На следующее утро после ампутации его перевели из реанимации обратно в палату. Когда Руслана перекладывали, он крепко зажмурился. Оттого, что столько людей видели его голым и изуродованным, он проникся каким-то стыдливым омерзением к собственному телу и не мог себя заставить посмотреть на культю или даже протянуть к ней руку, чтобы проверить, сколько оставил ему Ян Александрович.
И в кровати он устроился так, чтобы взгляд не падал на пустое место под одеялом, где должна быть его нога.
Макс примчался сразу, как только узнал о переводе из реанимации, притащил целый мешок разной диетической снеди и собирался сидеть с любимым братом, но любимый брат довольно жестко выставил его, порекомендовав ограничить свои визиты впускными часами, как делают прочие граждане.
Тому было несколько причин. Первая и главная: Руслан хотел, чтобы Макс отдохнул. Последний месяц бедняга метался между работой и больницей, ухаживая за любимой девушкой, и теперь, когда она уехала в санаторий, было бы жестоко сажать ему на шею нового пациента. Кроме того, Руслан опасался, что братец начнет мучить его психоанализом или чем-то наподобие, чтобы он легче адаптировался к потере конечности, и пока был не готов распахнуть перед Максом свой мозг для проведения ремонтных работ. И наконец, хотя думать так было вовсе некрасиво, Макс на текущий момент остался единственным кормильцем их семьи.
Тут мысли Руслана сползали в низкие лабиринты практичности, и отчаяние немного отступало.
Все свои накопления он вложил в путевки для Христины и матери, и, будучи уверен, что умрет, почему-то не оставил нисколько на собственные похороны, хотя прекрасно знал, что это почти такое же недешевое удовольствие, как лечение в Карловых Варах.
Ладно, что теперь жалеть, зато Христинка подлечится, и мама отдохнет, прежде чем получит подарок в виде сына-инвалида.
