Обтянув тощие и слегка кривоватые ноги остромодными тогда лосинами, Надя поглядывала на Веру свысока, и я даже слышал, как она советовала моей возлюбленной сесть на диету.
Мы посмеялись над самонадеянной малявкой и повели ее в кино на какой-то страшно скучный фильм. В другой раз, наверное, ушли бы через десять минут, но тут из вредности притворились, что нам страшно нравится, а Надя, видимо, еще ребенок, раз не понимает. Естественно, принцип голого короля сработал безотказно, и Надя весь фильм наводила на себя одухотворенный вид, Вера дремала, положив мне голову на плечо, а я думал, как счастлив.
Мачеха Веры встречала нас с напускной теплотой и радушием и, сложив губы «куриной жопкой», восторгалась нашей дружной компанией. «Ах, какой ты молодец, весь в невестах! – восклицала она. – Трудно тебе выбирать между Верой и Надеждой!»
Я делал вид, что улыбаюсь неуклюжей шутке, но ирония в том, что пришло время, и надежда покинула меня навсегда.
Что Надя в меня влюбилась, я понял далеко не сразу. В общем, я почти не обращал внимания на противную девчонку, и если ее поведение вызывало у меня примерно такие же чувства, как если бы кто-то скреб вилкой по тарелке, я полагал, что просто в ней пробуждается кокетство и она тренирует женственные навыки на всех подходящих объектах.
А потом поймал такой жадный взгляд, что испугался.
Вере я ничего не говорил, и не потому что боялся, скорее было неловко перед Надей, я еще помнил, как тщательно подростки оберегают свои тайны. Немножко понаблюдал и убедился, что был прав.
Не знаю, что творилось тогда в ее головенке. Может быть, любовь или детская жажда играть в чужие игрушки, а вернее всего, страстное желание за счет партнера быстро повысить свой социальный статус, как это обычно бывает в ранней юности. Хвастаться одноклассницам, что, мол, у меня ВЗРОСЛЫЙ МУЖИК, что может быть круче?
К сожалению, она решила, что я испытываю к ней мужской интерес, и стала добиваться взаимности. Юбки становились все короче, макияж – ярче, а разговоры все заумнее. Надя похвалялась, что читала Кортасара, Булгакова и «Сто лет одиночества», а я в принципе любил все эти книги, но не имел ни малейшего желания обсуждать, тем более с такой сикильдявкой.
Теперь нам приходилось проявлять настоящую шпионскую сноровку, чтобы пойти на свидание вдвоем. Надя жила в соседнем доме с Верой, и из окна ее кухни открывался прекрасный вид на Верин подъезд, и если встретиться мы могли на нейтральной территории, долг кавалера обязывал меня провожать девушку до дома.
Слава богу, мы выяснили, что деспотичная мамаша загоняет Надю в постель в одиннадцать, и она вынужденно покидает наблюдательный пост.
Потом Надя подсунула мне письмо, в котором круглым детским почерком распространялась о своих чувствах и том блаженстве, которое ждет меня, если я на них отвечу.
О педагоги! Зачем вы девушкам, вступающим в жизнь, суете под нос пушкинскую Татьяну в качестве образца для подражания?
Александр Сергеевич тоже хорош! Я понимаю, ему нужен был сюжетный костяк, чтобы нанизать на него свои прекрасные стихи, но мог бы в интересах будущих поколений выбрать что-то другое, чем отношения перверзного нарцисса и девушки с заниженной самооценкой!
Описал он все психологически достоверно, слов нет, но дал учителям страшный инструмент для уродования девичьих душ.
Мне стало жаль Надю, и я позвонил ей и сказал, что хотел прочесть письмо, будучи на берегу Невы, и когда вынимал из конверта, случайно упустил, а там порыв ветра унес его в воду, так что я так и не узнал, о чем она писала.
– Все, что ты хочешь мне сказать, ты можешь сказать Вере, – сказал я дальше, не позволяя ей вставить слово, – она мне передаст. И знаешь, Надя, ты классная девчонка, поэтому я хотел бы дать тебе один совет. Если ты любишь хлеб, ты всегда найдешь, где тебе поесть хлеба, а если не любишь, то не полюбишь оттого, что хлеб будут впихивать тебе в рот.
– А если голод?
Я улыбнулся. Девчонка умела держать удар. Тогда я не знал, что ей ответить, зато теперь сказал бы, что какое-то время голодаешь, а потом, ведомый инстинктом, начинаешь тянуть в рот все что попало.
После этого разговора Надя от нас отвязалась, а там начались события, приведшие меня на скамью подсудимых, я стал персоной нон грата, от Веры я узнал, что Надя не покинула ее в беде, помогла снять комнату, когда мою беременную возлюбленную выгнала сначала мачеха, а потом моя собственная мать.
Моя мать, видите ли, не хотела жить под одной крышей с женщиной, упекшей ее сына в тюрьму, хотя женщина эта носила под сердцем ее внука. Ох, мама, если бы ты тогда пустила Веру к себе! Наверное, ты не умерла бы от инфаркта за месяц до моего освобождения. Ты не терзалась бы чувством вины, и Вера была бы рядом и вовремя вызвала тебе «Скорую». И вы все вместе встретили бы меня: ты, Вера и наш маленький сын…
Из корпоративной солидарности вольнонаемный доктор санчасти служил нам с Верой почтальоном, и мы писали друг другу, сколько хотели, поэтому я знал, как она живет.
Вера писала, что Надя стала ей как сестра и обещает помогать с малышом, когда тот родится, так что можно будет иногда появляться на кафедре, стало быть, не брать академку в аспирантуре. Вопрос денег стоял чрезвычайно остро, я волновался, как они с малышом будут выживать на воле. Я сижу и хотя бы имею гарантированную крышу над головой и еду, а как мои продержатся без меня, очень беспокоило. Вера планировала разменять огромную отцовскую квартиру, ее части должно было хватить на среднюю двухкомнатную или очень хорошую однокомнатную. Мы решили, что пусть будет средняя однокомнатная, а разницы Вере с ребенком как раз хватит до моего освобождения.
Но мачеха саботировала обмен, а потом случилось то, что случилось.
После смерти Веры я получил от Нади очень теплое и трогательное письмо. К письму прилагалась полновесная посылка, содержимое которой я до последней сигаретки раздал товарищам по отряду.
Письмо сначала хотел выбросить, но потом все же прочитал и никак не мог соединить воедино вертлявую нахрапистую девчонку и великодушные строки ее послания.
Я ответил, что если она так хорошо чувствует мое горе, то должна понять, что любые воспоминания о Вере мне крайне болезненны. Отбыв срок, я не вернусь в Питер, так что спасибо за участие, Надя, но лучше всего тебе меня забыть.
Я действительно не собирался возвращаться, потому что не представлял, как буду жить вместе с матерью. В общем, она была в своем праве, не пуская Веру в дом, и в том, что случилось, я винил только себя. Не расписались вовремя, а потом я уже был под следствием и, обуянный ложным благородством, отказывался регистрировать брак, чтобы не осложнять Вере жизнь мужем-заключенным.
Нужно было требовать, чтобы меня выпустили под подписку до суда и каким-то образом решить жилищную проблему, но я мирно сидел в СИЗО, утешаясь тем, что все равно закроют, а срок предварительного заключения пойдет в зачет.
