Я огляделся, куда сесть. Как всегда, люди, движимые инстинктом, рассаживались по одному в отсеках, и я вспомнил, как иногда мы огорчались с Верой, если не находилось свободных сдвоенных мест.
Следующей пришла мысль, что эта проблема отпала теперь для меня навсегда. Я – один, и останусь один.
Помню взрыв боли такой сильный, что слезы выступили на глазах, женщина средних лет, с которой я сел рядом, участливо посмотрела на меня. Кажется, я взял у нее таблетку валидола, потому что помню холодный вкус во рту.
С тех пор я всегда подсаживаюсь к кому-то в транспорте, помня, что может войти пара, которой хочется быть вместе.
Говорят, некоторые люди находят спасение в работе. Мол, если у человека есть призвание, то ему нипочем любое горе. С ответственностью заявляю – ничего подобного. Игнатий стал, как теперь говорят, мегапопулярен, я трудился без выходных, в свободное время почитывал литературу и профессионально рос прямо на глазах. Дар есть дар, но практика его умножает, а опыт возводит в квадрат. Без ложной скромности могу сказать, что достиг высочайшего уровня, но это нисколько не утешало меня.
Если мне и помогала какая работа, так это монотонный физический труд на кладбище, и, не имея материальных желаний и амбиций, я предпочитал махать лопатой, а не слушать бред (иногда в прямом, иногда в переносном смысле) своих клиентов. Я пытался отказываться, объяснять, что болен и не могу, но это только взвинтило цены на мои услуги.
А меня мучила совесть, и в конце концов я ехал к клиенту. Закалка советского медицинского образования – ты обязан помогать людям, и точка. В дороге я обычно думал о самоубийстве. Представлял себе петлю, стягивающуюся вокруг шеи, холодное дуло пистолета во рту или полет с пятнадцатиэтажки. Но я знал, что у меня не хватит духу воплотить в жизнь эти сладостные видения.
Я только курил, вариант медленного самоубийства для трусливых.
Наверное, я все же как-нибудь самоустранился бы, но меня удержал идиотский сериал.
Так всегда. Думаешь, анализируешь, приводишь бесконечные за и против, но пока не попадется под ногу мелкий камешек, об который споткнешься, так и будешь плестись непонятно куда. Всегда нужен толчок, чтобы что-то понять и поменять, одной работы мысли мало.
Будучи у клиента, я мельком увидел трансляцию по телевизору. Грубый, даже площадной юмор, но что-то заставило меня улыбнуться. Я спросил у клиента, что это такое, и он посмотрел на меня как на дурака. Оказывается, вся страна засматривается этим сериалом, а я даже не знаю, что есть такая форма искусства. На зоне я изрядно отстал от культурной жизни, а вернувшись, не спешил ликвидировать этот пробел.
Ладно, на обратном пути я зашел в бытовую технику и купил самый навороченный телевизор, заодно переоделся у них в туалете. Доставку заказывать не стал, наоборот, придал, как мог, коробке затрапезный вид.
Опустившийся человек тащит с помойки коробку из-под телика – обычное дело. Соседи ничего не заподозрят.
Сериал транслировался в семь вечера, и я теперь строил день так, чтобы успеть домой к началу. Это придавало жизни какой-то глупый и ложный смысл, но мне ли привередничать, ведь до этого не было вовсе никакого.
А тут надо уйти с кладбища не позже шести, планировать визиты к клиентам так, чтобы время с девятнадцати до девятнадцати тридцати было свободно, словом, появлялись какие-то заботы и хлопоты, и хотелось дожить до следующей серии.
Странно, но остальные программы не вызывали у меня никакого интереса, кроме, пожалуй, узко профессионального. Пару раз, щелкая каналы, я наткнулся на того придурка, который загубил мою карьеру, но не почувствовал ни ненависти, ни злости, ни обиды. Только хладнокровно констатировал, что он как был идиотом, так им и остался, но тут уж поделать ничего нельзя.
Так что в девятнадцать тридцать я выключал телевизор и либо ехал к клиенту, либо убивал вечер за чтением или прогулкой.
Сериал шел почти год, и за это время я перестал думать о смерти. Наоборот, жизнь стала настойчиво требовать свое, и я с неудовольствием понял, что хочу секса. Нет, я не разглядывал женщин жадными глазами, и любая мать могла смело оставить свою взрослую дочь на мое попечение, но иногда отчаянно хотелось кого-то к себе крепко прижать, почувствовать вкус чужих губ, и прочее такое.
Изменять Вере я совсем не хотел. Наоборот, мысль, что надо будет сближаться с какой-то другой женщиной, разговаривать с ней и произносить те же слова, что я говорил Вере, действовала отрезвляюще и успокаивала плоть, но ненадолго.
Иногда я думал о продажной любви, слава богу, Игнатий зарабатывал столько, что можно было позволить себе самую дорогую проститутку, но я же не бабуин какой-нибудь, чтобы молча накидываться на женщину и, сделав дело, быстро удаляться.
Я всегда был хорош собой, а наступившая мужская зрелость прибавила мне очарования, так что образ ханыги давался все труднее.
Работа на кладбище одарила меня шикарной мускулатурой, и даже обветренное лицо с трехдневной щетиной уже никак не сходило за испитую рожу алкоголика. По счастью, соседи уже составили обо мне впечатление и больше не приглядывались. Завидя мою куртку, они, наверное, думали: а, вот идет этот спившийся докторишка, который упрятал здорового человека в психушку, чтобы заграбастать его квартиру. Что ж, поделом!
Кстати, об алкоголизме. Я пытался нырнуть в этот омут, но ничего не вышло. Легче мне не становилось, наоборот, всплывали самые сокровенные воспоминания, и становилось так больно и горько, что хотелось скорее протрезветь.
Поэтому самое большее, что я позволял себе, – это стопку водки «для согрева» после зимних похорон. Но, возможно…
Как раз в тот момент, когда я серьезно обдумывал вариант секса по пьяни, так хорошо зарекомендовавший себя в студенческие годы, я встретил Надю.
Надя была Вериной «подругой по назначению» и ужасно раздражала нас обоих. Но избавиться от нее не представлялось возможным, Верина мачеха с умильным выражением лица говорила, что «девочка так скучает», «ей надо просвещаться» и прочее в том же духе.
Известное дело, мы все страстные поборники добра, когда точно знаем, что делать его придется не нам, а кому-то другому.
Мачеха взасос дружила с Надиной мамашей, какой-то средней руки бонзой в торговле. Та доставала «дефицит», а мачеха, как могла, культурно обогащала их с дочкой и пыталась найти подруге хорошего мужика.
Я видел эту бабу и сразу мог сказать, что последняя затея обречена на провал. Эта помесь Гитлера с тремя толстяками произвела на меня столь сильное впечатление, что я перестал возмущаться Надиным вечным присутствием.
Пусть девочка потаскается с нами, немножко залечит детские травмы, решил я, хотя Надя мне совсем не нравилась. Вертлявая, с мелкими чертами лица и жадным взглядом, когда она становилась рядом со своей мамашей, невольно приходила на ум пословица «Гора родила мышь».
Надя была моложе Веры лет на семь, и когда мы познакомились, еще училась в школе и считала себя красавицей. Что с того, что почти нет подбородка и сразу понятно, как к тридцати годам обвиснет это невыразительное лицо, и глаза похожи на алюминиевые ложки из общепита, зато она худая! ХУДАЯ! А стало быть, эталон женской привлекательности.
