– Мне уже слишком много лет, я не гожусь для таких игр, – попыталась объяснить я. – Все эти твои вспышки то страсти, то ревности… У меня от них мигрень начинается, понимаешь?
– Да пошла ты! – неожиданно заорал он. – Я ради тебя… а ты… Что ты о себе возомнила, писака надутая? Да любая баба на твоем месте счастлива была бы!
– Ну вот и прекрасно, пусть любая другая и будет на моем месте, – улыбнулась я.
Честно сказать, такая развязка очень меня устроила. С Андреем покончено, и имя Авалова даже не пришлось упоминать. Не заботясь более о бывшем любовнике, я обернулась к настороженно следившему за нашей эмоциональной тарабарщиной американцу.
– Какие-то проблемы? – встревожился тот.
– Все прекрасно, – качнула головой я. – Пойдемте, Артур!
Празднество в отеле было в разгаре. Вся группа собралась в номере оператора Славика. Где только умудрились они раздобыть столько бутылок? Неужели в ход еще шли дьютифришные запасы? Володя, раскрасневшись, рассказывал «охотничьи байки». Стасик уже дремал, положив буйну голову на подоконник, за которым, к слову, играл совершенно невиданными красками горный закат. Помрежка Ира, сидевшая в углу с томиком стихов, то и дело порывалась зачитать собравшимся пару поразивших ее строк. Дождавшись, наконец, паузы, она завыла трагическим голосом:
– Чума!.. Холера!.. – и всхлипнув: – Ой нет, нет, не могу! Какие стихи! – бросилась вон из номера.
По дороге я успела уже рассказать Артуру подробнее о сценарии, и он, впечатленный, должно быть, ожидал застать в отеле компанию серьезных и вдумчивых исследователей Тибета. По крайней мере, вид нашей развеселой банды привел, кажется, его в недоумение. Я громко представила своего спутника коллегам и, предоставив ему самому осваиваться, отправилась на поиски чистого стакана.
– Кто это? – негромко спросил меня Авалов. – Кого ты привела?
– А-а, это поклонник моего таланта, – улыбнулась я. – Еще один, кроме тебя. Вообще, на самом деле неплохо бы с ним подружиться. Он большой знаток Тибета, мог бы порассказать много всякого полезного. Как бы затащить его на завтрашнюю съемку, а?
– По-моему, тащить его не придется, – брови Авалова лихо взлетели вверх. – Ты посмотри на него!
Обернувшись, я увидела следующую картину. Люся, особенно красивая сегодня, в темно-синем, выгодно оттенявшем ее глазищи пиджаке, с рассыпанными по плечам соломенными волосами, вдохновенно повествовала американцу:
– И вот представляете, снимаем мы сцену на мосту. Я по сюжету должна стоять у перил и смотреть на бумажный кораблик, который там внизу проплывает. А на мне такое платье легкое, белое, с во-о-от такой пышной юбкой. Ну и я, значит, нагибаюсь, чтоб посмотреть на этот идиотский кораблик, и вдруг ветер как дунет, и моя юбка – пщ-щ-щ!!! – вся вверх. Я стою там, как голая, а оператор мне кричит: «Люська! Это лучший кадр за всю картину!»
Артур, разумеется, не понимал из ее монолога ни слова, но не сводил с Люси восторженных глаз. Вид у него был совершенно окосевший.
– Зря ты его сюда привела, – пошутил Авалов. – Теперь он – поклонник Люсиного таланта.
Веселье продолжалось. Я тоже успела уже опрокинуть пару бокалов и тут же слегка опьянела – сказывалась, должно быть, усталость после нескольких дней пути. Руслан – образец выдержки и самообладания – уже отправился спать. Где-то среди пьяных морд мелькнул Андрюша, и я успокоилась, убедившись, что душевная травма, нанесенная мною этому мальчику, не заставила его свалиться в канаву в незнакомом городе.
– Спроси его, спроси, – теребила меня за рукав Люся. – На чем он приехал сюда?
– Господи, Люсенька, ну уж, конечно, не на пароходе, – огрызнулась я.
– Ну спроси, что тебе, трудно? – не унималась она.
– У меня свой небольшой самолет, – перевела я ей ответ. – Это очень удобно.
– Вау! – ахнула наша прима. – Ни фига себе, какой он богатый!
Ответ Артура привел в восхищение не только нашу штатную блондинку. С другого бока к нему тут же подсел Грибников, интимно интересуясь:
– А вы, мистер Дарк, каким, собственно, бизнесом занимаетесь? А как там у вас в Америке с налогами? Говорят, непомерные, а? А я слышал, что тех, кто вкладывает деньги в искусство, от налогов-то освобождают?
– О боже мой! – устало выдохнула я. – Нет, ребят, давайте как-нибудь сами. Ваш переводчик отправляется на покой.
Распрощавшись с коллегами и Артуром, я отправилась в свой номер. Несколько часов спустя меня разбудила какая-то возня в коридоре. Помотав гудящей головой, я разобрала обрывки фраз.
– May I come in? Why not, Lucy? Just a cup of coffee. [4]
– Нет, Артур, нет, давай-ка домой. Нах хаузе, андерстенд?
Кажется, они наловчились понимать друг друга и без переводчика. Впрочем, для девушки с внешностью Люси такие сцены – на любом языке мира – наверное, были не в новинку.
– Я не могу, понимаешь? Я же актриса, я главную роль играю! Мне нельзя выходить из образа! – втолковывала Люся настойчивому американцу.
Значит, и ее заразила эта аваловская идея аскетизма ради искусства? А я-то, признаться, считала ее безмозглой доступной куклой. Все-таки иногда я слишком поверхностно оцениваю людей. Непростительно поверхностно для сценариста.
Со следующего дня начались съемки. Каждое утро наша заспанная компания набивалась в машины и выезжала на природу. Вокруг творилось что-то невероятное: пологие горные уступы отливали всеми цветами радуги под лучами просыпающегося солнца, вдалеке мелькали очертания древних храмов и дворцов, самые разные – ступенчатые, круглые, устремленные ввысь, туда, где висели хлопьями белоснежной пены неподвижные облака. Горные озера с прозрачнейшей ледяной водой равнодушно отражали нашу процессию. Изредка на их берегах попадались невозмутимо пасущиеся могучие яки.
Я сидела в джипе рядом с Аваловым и вещала, опираясь на почерпнутые из книг, а также, главным образом, искусно выуженные у Артура сведения.
– Вот там, дальше будет храм Джокханг. А кстати, ты знаешь, что первый монастырь в Тибете, Самье, был построен примерно в середине восьмого века?
– Здесь удивительный воздух, ты заметила? – удивлялся Авалов. – Там, в Москве, я считал себя умудренным жизнью, многоопытным старым волком. Мне казалось, что я знаю все, все повидал, и ничего принципиально нового уже не будет. Так, бесконечное движение по спирали. А здесь… Ты не поверишь, я по ночам просыпаюсь от невыносимого жжения в груди. И тогда мне кажется, что я исцеляюсь от какого-то, поразившего всех нас, вируса уныния, усталости и скуки. И мне хочется работать, работать, немедленно будить всю группу и снимать…
– Ты не понял самого главного, – смеялась я. – Что значит все это твое кино по сравнению с этими вечными скалами, озерами, солнечными лучами? Они были всегда, они будут всегда. Они воплощают покой и познание истины. А вся наша, с позволения сказать, работа на фоне всего этого – просто бессмысленная суета, копошение жучков. И именно она мешает нам это осознать. Знаешь, как говорил Лао Цзы? Перестань хранить верность вещам, к которым привязан, и ты освободишься от горя и тоски…
