В стылой темной конторке пахло почему-то прокисшими щами. Он некоторое время ждал у запыленного треснутого окна, глядя на проползавшие мимо длинные железнодорожные составы, морщась от надсадного лязга и скрежета. Потом к нему вышел приземистый круглолицый мужичонка с широкой улыбкой от уха до уха, начальник станции. Этакий колобок, румяный и круглый.
– Здравствуйте, здравствуйте, поработать хотите? Нам грузчики очень нужны! Ну что ж, давайте знакомиться, меня зовут Федор Иванович.
Володя обрадованно потряс липкую мужичонкину ладонь и принялся рассказывать о своих злоключениях.
– Погодите, любезный, так вы, стало быть, бывший военный? Даже капитан? Любопытно, любопытно, – сладко прижмурился Колобок. – А водить грузовые автомобили вам случайно не доводилось? Ах, имеете опыт! Так что ж вы молчали? Это же расчудесно! Грузчиком-то всякий может быть, а вот водители у нас в большой цене! И зарплата опять же повыше, и работенка попроще – товар принял, накладную подмахнул, до места отвез – и гуляй. Как вам, Владимир Петрович, такое предложение?
Володя, не смея верить такой удаче, смущенно забормотал:
– Дело в том, что я, видите ли, иногородний, у меня прописки московской нет…
– Ну так хорошему человеку мы всегда можем поспособствовать, – заверил Федор Иванович. – И с пропиской поможем, и с жильем. У вас как с жилплощадью? А то койку в общежитии уж всяко организуем, а если вы семейный, то и о комнате можно похлопотать. Мы о работниках печемся, как о самих себе, и они нам отвечают… пониманием. – Он как-то странно подмигнул и снова осклабился. – Главное, чтоб человек был сознательный, не конфликтный. Я как рассуждаю – живи и дай жить другим, правильно, Владимир Петрович?
– Наверно, – развел руками Володя.
Он не очень понимал, к чему клонит этот болтливый хихикающий Колобок. Сообразил только, что, кажется, на этот раз наконец-то повезло. Счастье-то какое! Вот Ника обрадуется!
– Положим вам для начала сто двадцать рублей оклада. А дальше уж как пойдет, понимаете меня? – человечек снова подмигнул, и Володя, решив, что позже разберется в особенностях его странной мимики, горячо закивал:
– Конечно, конечно! Я понимаю. Меня все устраивает.
– Вот и ладненько, – потер ручонки Колобок. – Тогда ступайте прямо в отдел кадров, там Светланочка вас оформит. А с завтрашнего дня пожалуйте на службу.
Он попытался было дружески хлопнуть Володю по плечу, но не дотянулся и лишь приветливо потряс его за локоть.
Володя взбежал по ступенькам, перекинув елку на другое плечо, распахнул дверь и влетел в комнату. Вероника, стоя на четвереньках, шарила под кроватью длинной шваброй. Кукла Маруська, передвижения которой были связаны с настроением хозяйки, сидела на покрывале вполоборота.
– Ты что это делаешь? – удивился Володя.
Вероника поднялась, одернула платье и, жалко улыбнувшись, протянула ему несколько медяков.
– Я, знаешь, вспомнила, что как-то у меня из кармана мелочь высыпалась и под кровать закатилась. Решила поискать. Вот, смотри, на целый обед насобирала.
У Володи защемило сердце. Господи, до чего он довел ее, бедняжку, – копейки с пола собирает. Она стольким для него пожертвовала, милая, милая! Ну как он может ее предать? Ничего, теперь все наладится, пойдет по-новому.
Володя сгрузил елку в угол и легонько шлепнул Веронику по руке. Медяшки подпрыгнули и рассыпались по полу.
– К черту мелочь. Я работу нашел. Завтра выхожу! – радостно объявил он.
– Да что ты? – Вероника радостно охнула и повисла у него на шее. – Как здорово, Володенька! Как хорошо!
Он жарко поцеловал ее, подхватил, закрутил по комнате.
– Любимая моя! Я же обещал, что все будет хорошо!
– Стой! Стой! Подожди! – вскрикнула Ника.
Володя остановился, опустил ее на пол, испуганно смотрел, как она, побледнев, прижимает ладонь к губам. Спросил встревоженно:
– Что с тобой? Голова закружилась?
Она посмотрела на него как-то странно, присела на стул, сказала, пряча глаза:
– Я, Володя, была сегодня у врача… Кажется, я беременна.
Он стоял над ней, оглушенный, стаскивал с рук перчатки. Застрявшие в шерсти елочные иголки царапали пальцы. Вероника посмотрела на него искоса, взгляд был испуганный, напряженный. «Вот все и решилось, – четко осознал Володя. – Ребенок… Крохотное беззащитное существо». Удивительно: такое маленькое, казалось бы, незначительное, а в один миг уравновесило всю расшатавшуюся картину мира. Его женщина, его ребенок… Он нужен им, он должен о них заботиться. Все решено, раз и навсегда.
Опустился на колени перед стулом, сжал ее руки, уткнулся лицом в подол теплого, так знакомо пахнущего платья, вздохнул:
– Ника, родная моя…
– Ты рад? Правда? – все еще настороженно спросила она.
– Ну конечно, как может быть иначе? Это ведь наш ребенок, твой и мой!
И Ника, выдохнув, обняла его голову, крепче прижала к себе, запуталась губами в отросших после увольнения из армии волосах, произнесла очень серьезно:
– Я люблю тебя, Володя! – и еще раз, как будто утверждая, объясняя не столько ему, сколько самой себе: – Люблю!
Тимоша все-таки ушел перед самым Новым годом. Инна, откинувшись в кресле, смотрела, как он аккуратно, стараясь не задевать вещи, ходит по комнате, увязывает в стопки свои научные брошюрки. Она и сама не могла разобраться, чего больше в ее состоянии: гнева, боли или удивления, что тихий и нерешительный Тимоша сподобился вдруг на такой поступок. Ладно, черт с ним, пусть валит. Если ей понадобится его вернуть, достаточно будет только пальцами щелкнуть.
– Где ты будешь жить? – спросила она сухим, потрескивающим голосом.
– Пока у мамы, – объяснил он. – А там посмотрим.
Ах, у мамы! Ну тогда понятно, нельзя же, в самом деле, предположить, что Тимоша отважится на самостоятельную жизнь. А так, стало быть, он просто перебегает из-под одного теплого крылышка к другому.
Инна перевела дыхание. Горло как будто свело резким сухим спазмом. Уходит. Она остается одна. Сколько же они прожили вместе? Пять лет? Шесть? Поначалу он дышать на нее боялся, смотрел с неизменным восхищением… А теперь – вот… Неужели настолько она страшна, что даже этот тихоня решился бежать? Что, в самом деле, в ней есть такого, что отпугивает мужиков? Почему ее, сильную, самостоятельную, в одиночку решающую все проблемы, не требующую покровительства и сочувствия, вечно бросают? Почему от нее бегут?
– Тимоша, ты понимаешь, что это все? – она попыталась поймать его ускользающий взгляд. – Если ты сейчас уйдешь, я не впущу тебя больше. Это будет окончательно.
– Инночка, я понимаю, – он опустил глаза. – Просто… Я не смогу с тобой больше жить, прости. После всего, что произошло, всего, что я видел… Я, если хочешь, тебя побаиваюсь теперь. Все время думаю: «А что, если я ее ненароком разозлю? Если дорогу ей перейду? Что она мне сделает?» Твоя жестокость, эта пошлая, дешевая месть… С тобой рядом сложно, тяжело, понимаешь?
