– Вот именно! – победно объявила Инна.
Она выдвинула ящик комода, порылась в ворохе вещей и извлекла на свет потрепанную записную книжку.
– У меня телефон его домашний есть, омский. Мать когда-то записала зачем-то. Ничего не поделаешь, придется открыть глаза законной супруге. Пусть лучше за мужем смотрит, иначе мы все тут погорим.
Вооружившись книжкой, она решительно вышла в коридор и направилась к телефонному аппарату. До так и не вставшего с дивана Тимоши доносились обрывочные реплики.
– Галочка, здравствуйте. Мне очень неудобно вас беспокоить по такому неприятному поводу… Это Инна, двоюродная сестра вашего мужа. Да, Володя, можно сказать, попал в беду… Спутался с моей соседкой по квартире, испорченной, безнравственной женщиной… Галочка, вы должны понять, он оступился, еще есть шанс все исправить. Он ведь, вы извините, по-провинциальному наивен, как ему раскусить эту столичную беспринципную тварь. Нужно его спасать, Галя, я как сестра вам говорю. Если вы сейчас не подключитесь, скоро ему уже никто помочь не сможет.
Она продолжала что-то еще в этом же духе, но Тимоша уже вернулся к кроссворду. Ему неприятен был сухой, словно потрескивающий голос жены, эти пошлые слова, который она не стеснялась говорить совершенно незнакомой женщине. Но вмешиваться, вклиниваться во всю эту историю не хотелось. Это же придется что-то делать, брать на себя ответственность… зачем? В конце концов, все они, кроме Инны, чужие ему люди. Какая разница? Тимоша почесал карандашом переносицу и вписал в кроссворд очередное отгаданное слово – «изотоп».
Когда Инна, с выражением честно выполненного долга на лице, вернулась в комнату, он произнес задумчиво:
– Знаешь, если б он не был твоим братом, я бы решил, что тобой движет банальная ревность…
– Какая чушь! – сморщившись, отмахнулась Инна.
Она прошла мимо мужа в спальню и растянулась на застеленной кровати. Голова надсадно болела, сердце тяжело стучало в висках. Чушь, чушь, чушь… Если б он не был твоим, если бы не был братом…
Солнце горячей ладонью гладило ее между лопаток. Велосипед, весело позванивая, мчался по дороге. По обочинам тянулись, насколько хватит глаз, золотые, масляно-блестящие подсолнухи с еще не окончательно почерневшими сердцевинками.
– Срежем через поле? – крикнула она, обернувшись.
– По кочкам дольше получится, – отозвался поспевавший сзади на своем велосипеде Володька.
– Зато веселее! – беспечно отозвалась она, крутанула руль и помчалась по бугристой земле, чувствуя, как крупные цветки хлещут ее по бедрам.
Ей еле-еле удалось отпроситься у матери съездить на праздник в соседний поселок. Есть бабкины пироги, купаться и резаться в карты по вечерам с деревенскими за два месяца каникул уже смертельно надоело. Но мать отчего-то переживала, что по дороге Инка обязательно угодит на велосипеде под машину – хотя какие тут машины, раз в час, может, протарахтит трактор или раздолбанный «Москвич», – или не туда свернет и заблудится. Отпустила в конце концов, только под присмотром двоюродного брата.
Инка усердно крутила педали, прислушиваясь к пыхтению братца за спиной, и размышляла, отчего так странно изменились их отношения с Вовкой в это лето. Еще год назад все было понятно и легко. Они вместе гоняли с деревенскими мяч, брызгались водой в реке, весело мутузились в вечных спорах и горой вставали друг за друга в случае конфликтов с посторонними. Она немножко гордилась, что брат ее – выше всех пацанов в компании, и на велосипеде гоняет быстрее, и на гитаре играет лучше. Немного злилась, когда он, напустив на себя таинственный вид, исчезал по вечерам – ее-то, тощую малолетку, пока еще никто на свидания не приглашал. А в общем, относилась к брату довольно ровно и спокойно.
Отчего же этим летом все так изменилось? Они ведь все те же, только повзрослели на год. Ей теперь пятнадцать, Володе семнадцать. Почему же она вздрагивает и краснеет, когда его сильные ловкие руки хватают ее под мышки, подсаживая на соседский забор? Почему, едва она, как прежде, пытается шутливо наброситься на него с кулаками, повалить на землю и защекотать, он хмурится, отталкивает ее и уходит? Отчего вчера, когда вся их компания дурачилась и топила друг друга в реке, Володя к ней ни разу даже не подошел? Почему она больше не может смотреть на него прямо и открыто, лишь бросает короткие взгляды, украдкой любуясь горделивой посадкой его головы, выгоревшими на солнце льняными кудрями (скоро остригут, он ведь уже зачислен в военное училище), всей его гибкой, жилистой фигурой?
Велосипед летел вперед, лихо подпрыгивая на кочках и позвякивая.
– Э-ге-гей! Не догонишь! – смеясь, крикнула Инка Володе.
И, зазевавшись, не заметила на пути яму, угодила туда колесом. Руль вырвался из рук, велосипед накренился, забуксовал. Инка завизжала и кубарем полетела вперед.
– Эй, ты как? Жива? – над ней склонился Володя. – Сильно ударилась?
– Н-н-ничего, – дрожащими губами выговорила она.
Села, подтянула колени к подбородку, одернула ставший за лето коротковатым сарафан. Внутренняя поверхность бедра болела страшно, только бы не расплакаться.
– Где ушиблась? Дай посмотрю! – настаивал Володя.
– Да нигде. Отстань! – она отпихнула его ладони. – Все хорошо.
– Да не толкайся ты, дура! – досадливо оборвал Володя. – Не бойся, я не смотрю.
Он настойчиво отвел ее руки, дернул кверху подол сарафана, наклонился. На нежной, дочерна загоревшей коже кровоточила крупная ссадина.
– Вот видишь, я же говорю, – наставительно произнес он. – Ты об руль, наверно, ударилась. Надо рану очистить, земля попала.
Он вытащил из заднего кармана брюк платок, послюнил уголок и принялся осторожно, стараясь не причинить ей боли, обрабатывать ссадину, ласково приговаривая:
– Ну-ну, потерпи, еще чуть-чуть. Ну ладно, не так уж больно, давай подую!
Инку словно парализовало, она дышать боялась. Было и стыдно оттого, что он видит ее с задранной юбкой, да еще так близко, и жарко от его прикосновений, и щекотно от ощущения дыхания на коже, и сердце отчего-то билось и подскакивало в груди и колотилось так сильно, что страшно делалось: вдруг он услышит. На дороге, невидимый, неожиданно хрипло взревел автомобиль. Оба они вздрогнули, дернулись, и Володины губы оказались вдруг прижаты к ее коже, к самой ссадине. И Инка вскрикнула то ли от неожиданной боли, то ли от наслаждения.
Он поднял на нее тяжелый взгляд, дышал тяжело и прерывисто, и она поняла: что-то произошло между ними, важное, сильное, и как прежде не будет уже никогда. И сама потянулась к нему, впервые почувствовала на своих губах чужие, уже мужские губы и ощутила солоноватый привкус крови, своей крови. И они рухнули на теплую, солнцем нагретую, плодородную землю, сплелись четырехногим, четырехруким чудовищем.
